Морис Леблан - Приключения Арсена Люпена

Показать себя хорошим игроком в данном случае было малособлазнительным. Тем не менее, по всей вероятности, эта роль показалась англичанину наилучшей, потому что он привстал и довольно холодно сказал:

— Господин Вильсон, мой друг и помощник, — господин Арсен Люпен.

Изумление Вильсона вызвало взрыв смеха. Вытаращенные глаза и широко открытый рот двумя поперечными полосами перечеркивали его сияющее, лоснящееся и налитое, как яблоко, лицо, обрамленное шевелюрой бобриком и короткой бородкой, волосами, росшими, как трава, густыми и частыми.

— Вильсон, вы не скрываете своей оторопи, а меж тем события происходят обычнейшие на этом свете, — произнес Херлок Шолмс, не скрывая насмешки.

Вильсон прошептал:

— Почему вы его не арестовываете?

— Вы и не заметили, Вильсон, что этот джентльмен стоит между мной и дверью и в двух шагах от выхода. Я и пальцем бы не успел пошевелить, как он уже был бы на улице.

— Пусть это в расчет не идет, — сказал Люпен.

Он обошел столик и уселся таким образом, что англичанин оказался между ним и дверью. Это значило отдаться в его распоряжение.

Вильсон посмотрел на Шолмса, как бы спрашивая, можно ли ему восхищаться таким смелым поступком. Англичанин был непроницаем. Но через некоторое время он позвал:

— Гарсон!

Официант подошел. Шолмс заказал:

— Содовой, пива и виски.

Перемирие было подписано… до новых распоряжений. Вскоре мы мирно болтали все вчетвером, сидя за одним столиком.

Херлок Шолмс — это человек… похожий на всех тех, кого мы видим каждый день. Ему лет пятьдесят, и он смахивает на любого честного малого, который всю жизнь свою проводит за конторкой со счетными книгами. Ничем он не отличается от обычного лондонского горожанина, ни рыжеватостью, ни гладко выбритым подбородком, ни тяжеловатым немного лицом — ничем, если бы не его глаза, невероятно острые, живые и проницательные.

И потом, это Херлок Шолмс, то есть некий феномен интуиции, наблюдательности, ясновидения и находчивости. Можно подумать, что природа развлеклась, взяв за образцы два типа сыщиков — Дюпена Эдгара По [51] По Эдгар Аллан (1809–1849) — американский писатель, родоначальник детективной литературы. В рассказе «Убийство на улице Морг» (1841) он впервые создал образ детектива-любителя Дюпена, наделенного необыкновенными способностями к логическому анализу. и Лекока Габорио [52] Габорио Эмиль (1832–1873) — французский писатель, чьи детективные произведения были очень популярны в XIX в. Во многих из них действует полицейский Лекок, который раскрывает преступления благодаря своей наблюдательности, пониманию психологии преступников, способности к перевоплощению. , чтобы на свой лад создать нечто еще более экстраординарное и еще более фантастическое. И действительно, когда слышишь обо всех этих подвигах, которые сделали его знаменитым на весь мир, возникает вопрос, а не придуманный ли персонаж этот самый легендарный Херлок Шолмс, герой, родившийся живым в голове у какого-нибудь великого писателя, ну, у кого-то вроде Конан Дойла например.

Сразу же, поскольку Арсен Люпен спросил его о том, надолго ли он приехал, Херлок Шолмс взял быка за рога.

— Мое пребывание здесь целиком зависит от вас, господин Люпен.

— О! — захохотал тот. — Если бы это зависело от меня, я бы попросил вас вечером отправиться обратно на том же пароходе.

— Сегодня вечером немного рано, но я надеюсь, что через неделю или дней через десять…

— Вы, стало быть, так спешите?

— Я веду сейчас много расследований: ограбление Англо-китайского банка, похищение леди Экклстон… А что, господин Люпен, как вы думаете, недели хватит?

— С лихвой, если вы собираетесь заниматься двойным делом о голубом бриллианте. Впрочем, именно столько времени и потребуется мне, чтобы принять некоторые предосторожности в том случае, если раскрытие этого двойного дела даст вам кое-какие опасные для моей безопасности преимущества.

— Да, но я как раз и рассчитываю, — сказал англичанин, — получить эти преимущества за неделю или за десять дней.

— И арестовать меня на одиннадцатый, быть может?

— На десятый, это крайний срок.

Люпен подумал и покачал головой:

— Трудно… трудно…

— Трудно, да, но возможно, значит наверняка удастся…

— Наверняка удастся, — сказал Вильсон, будто бы он сам отличился в целой серии операций, которые и приведут его коллегу к намеченной цели.

Херлок Шолмс улыбнулся:

— Вильсон, который хорошо во всем этом разбирается, здесь как раз для того, чтобы подтвердить вам, что именно так и будет.

И продолжал:

— Совершенно очевидно, что всех козырей у меня на руках нет, поскольку речь идет о событиях, произошедших много месяцев назад. Мне не хватает подробностей, каких-то деталей, наводящих на след, на которых я обычно строю свое расследование.

— Вроде пятен грязи и пепла сигареты, — важно произнес Вильсон.

— Но помимо замечательных выводов господина Ганимара, в моем распоряжении есть все газетные заметки, написанные по этому поводу, собраны все наблюдения и — как вывод из всего собранного мною — кое-какие собственные соображения по этому делу.

— Кое-какие намерения, которые возникли у нас, когда мы анализировали произошедшее и строили гипотезы, — со значением добавил Вильсон.

— Не будет ли нескромным, — спросил Арсен Люпен тем почтительным тоном, которым он вообще говорил с Шолмсом, — не будет ли нескромным спросить вас, в целом какое у вас сложилось мнение?

Поистине, это было впечатляющее зрелище — видеть этих двоих рядом друг с другом, беседующих, опершись локтями о стол, степенно и основательно, словно они должны решить трудную задачу или прийти к общему выводу в ученом споре. Оба были в высшей степени ироничны, оба наслаждались этой своей ироничностью, оба — дилетанты, и оба — художники. Вильсон от удовольствия просто млел.

Херлок, не торопясь, набил трубку, закурил и сделал вот такое заявление:

— Надеюсь, что наше дело куда менее сложное, чем это кажется на первый взгляд.

— В самом деле, куда менее сложное, — повторил Вильсон, верное эхо Шолмса.

— Я говорю «дело», потому что считаю, что оно одно. Смерть барона д’Отрека, история с перстнем, и не будем забывать о тайне билета номер пятьсот четырнадцать, серия двадцать три: все это сводится к тому, что можно назвать загадкой Белокурой дамы. Потому что, насколько я понимаю, речь идет о том, чтобы просто найти связь между тремя эпизодами одной и той же истории, выявить в них то самое, что доказывает единство применявшихся во всех трех случаях методов. Ганимар, чьи суждения довольно поверхностны, видит это общее в способности исчезать, в возможности приходить и уходить, оставаясь невидимым. Я не могу удовлетвориться объяснением, что мы имеем дело с чудесами.