Ольга Шарапова - Фрактал Мороса [litres самиздат]

За нарочито грубым барным столом она казалась нежной еще более контрастно. И кто к кому подсел первый, Ликас даже не вспомнил бы.

– А ты диплом так и не получил?

– Нет.

– Работаешь там же?

– Да, перевожу.

– А дальше что?

– А дальше женюсь на тебе, и заживем!

– А может, я не захочу?

– Не может быть!

– Демо-версию, тест-драйв? Слабо? – Женечка хорошо уже приняла и вульгарно захохотала, запрокинув голову.

– Мне слабо? Ты шутишь?! Можем хоть сейчас в туалете вставить диск с демо-версией.

– Фу! Дурак!!!

Они замолчали. Из-за ее неожиданного вскрика заоборачивались однокурсники.

– Пойдем ко мне?

– Нет, я хочу, чтобы ты ко мне приехал. Я хочу быть хозяйкой.

– Как скажешь.

Ликасу было все равно. И он понял так, что квартира Жени сейчас пустая. Ехать пришлось всего одну остановку на метро. От «Кузнецкого моста» до «Китай-города». Она жила в самом центре.

Когда шли от метро – редкие фонарики, реклама, деревья кивали им. Старый дом с никогда не ремонтировавшимся подъездом серой скалой жил над улицей. Лыжи и велосипеды, тряпки, банки. Чье это все? Владеет этим среднее арифметическое человека общего подъезда, необъяснимого, московского, центрального.

– Ты живешь с родителями?

– Я снимаю, – Женя застеснялась на миг или засмеялась, он не понял, – это не моя квартира.

– А-а.

–Зато в центре и на свои деньги. И я ни от кого не завишу. Заходи.

Ключ ее повернулся против часовой, дверь, обитая дерматином, провалилась внутрь, бросив отсветы на ряды горизонтальных нар для банок с консервированными помидорами.

Он шагнул. «Надо же. Я был уверен, что в таких домах живут только те, кто имеет дачу на Рублевке, а тут опять грязь и бедность».

До подложки стертый паркет. Обои – их клеили сразу после революции, когда хозяин всех этих комнат был один и дом не распался на блошиный мир коммунальных комнат.

– Не бойся. Смотри, какой комод!

Комод был знатный, из тяжелого дерева, с резьбой, изжелта-черный. Ничей.

– Налево. Налево.

Хлопнула дверь без щелчка.

– Ты закрыла?

– Да.

Разобранный диван, телевизор. Шкаф, сделанный кемто совсем недавно из ДСП, без дверей. В нем платья. У трюмо – помады и тени. «Кто бы мог представить, что Женя, неземная, гордая, живет, хоть и в центре, но здесь? В грязной комнате, где белый потолок принял цвет «индийский желтый» 73 73 «Индийская желтая» – краска, красящий пигмент которой выделяют из мочи. . Ну да ладно, разве я здесь ради этих штор, лыж и столешниц? Видали и не такое…»

Робость от странности места все-таки не оставляла.

– Виталик…

– Да.

– Ванна здесь не очень. Ты не против, если мы так?… Никуда не пойдем?

– Мне все равно. Так даже лучше.

«Сегодня суббота. Наверное, все поразъехались…»

Он расстегнул ее пуговки.

– Смотри, – она подвела его к окну, – отсюда видно старые улицы. Третий этаж…

– А я живу на втором.

– Но не в центре, не на Китай-городе.

– Тссс…

Он отстранил ее от дверей. Как-то бессмысленно ловко и просто за руки опустил на кровать. Женечка была как пушинка.

Тени от уличных фонарей и фар машин свернулись в водоворот светового контраста на тюле, на потолке. Резко и резко, и резко и медленно, тянуще резко, резко, а теперь пара минут и от избытка нового – снова – резко, резко, резко, выдох. Она открывает глаза, он закрывает.

Молча лежат они. Пара минут, Женечка гладит его по жилистой светлой руке. Губы ее прикасаются к локтю, выше, к плечу.

– Тени танцуют.

– Да, я каждую ночь смотрю на кружево этих теней.

– Ты знаешь, зачем они?

– Чтобы пугать нас загробным миром. Танцем ночи.

– Тени – это мы в прошлом, из которого мы вышли, есть еще одна тень, но она одномерна и не видна. А потом наша тень станет трехмерной.

– Зачем мы такие себе нужны? – она водит взглядом по потолку, цепляясь за бегущие отблески.

– Чтобы показывать, где солнце…

– Видишь стык бревен на потолке?

– Да.

– Блики от первого троллейбуса. Они проходят ровно посередине.

– Ты знаешь, что середина везде?

– Да. Вселенная бесконечна. Она бесконечна относительно любой точки, стало быть, середина может быть где угодно.

– А я думал всегда, что она все-таки по-разному бесконечна относительно разных точек. Какое твое число?

– Два.

– Два…

– Это прошлое.

– Женя, ты думаешь, два – это прошлое?

– Не знаю… Настоящее – это тройка.

Они замолчали. Луна передвинулась от левой створки до правой створки оконной рамы. Была уже ночь, и голоса стихли.

– Будем спать?

– Да, – она надела ночную рубашку, и лунное тело ее скрылось во мгле одеяла, погасшее моментально.

Она почти уже протрезвела после студенческой встречи. Но сон уже наваливался, глаза закрывались.

Ликас, разморенный, согревшийся, радостный этой близостью, лежал в полудреме. А дух старого дома, как дух старого Каунаса, зачаровал его, обездвижил.

Звуки борьбы Женя услышала сразу, просто не сразу дошло, что это.

Кухонный нож, черный, висел над ним в свете, падавшем из окна.

Ликас схватил за запястье тонкую, поразительно тонкую руку. «Кто это?» – пронеслось, но думать было некогда.

Старым уличным приемом, не касаясь ножа, он развернул руку и полоснул по горлу этим же лезвием. Но в уличных драках дотянуться до горла все-таки не получалось.

«Почему так легко? Кто это?»

– Ли… Не бойся, не шевелись. Я включу свет, – Женя впервые хотела назвать его Ликас, но не смогла. Руки ее не дрожали. Она включила свет, закрыла дверь.

На полу лежал убитый ребенок.

– Кто это?

– Сын соседей. Он ненормальный.

– Может, это мы ненормальные.

– Давай сотрем твои отпечатки с ножа. Он говорил, что хочет покончить с собой. Вот пришел и зарезался перед нами.

– Там нет моих отпечатков.

Пришли соседи, милиция. Родителей не было.

Неблагополучная семья, ребенок, вернее, подросток, стоял на учете. Никаких мотивов убивать не было ни у кого.

«Вот и приехали. Я собственными руками зарезал ребенка. Раньше все загибались сами, далеко и незаметно…»

* * *

Комар с тонкими волосистыми ножками долго-долго кружил, ища место, очерченное инфракрасным, он подбирался то слева, то со спины на загривок, а потом просто с размаху заехал прямо Юргису в рот, завяз в слюне, затрепетал, утонул.

– Тьфу!

Сентябрьский лес, северный, полный солнца, где деревья растут, поднимаясь на сфагнумных 74 74 Сфагнум – род мхов, обитателей верховых и переходных болот. кочках, ржавь роняя с небесных вершин. Никакого азарта, ни поиска, только свет на отвесную гладь, только холод сквозь солнце, неровности блиндажей на крутицких холмах 75 75 Крутицкие холмы – линия фронта в Можайском районе Московской области во время Великой Отечественной войны. …