Александр Корниенко - Девять пляшущих мужчин

– Товарищ сержант, – с пренебрежением и еле связной речью проявил героизм еще один смельчак, – Леха, по большому счету, прав, а вы его по лицу. Не боитесь? Вы один, а нас десять. Сами-то прохлаждались, рыбку ловили, а мы за вас всю работу выполняли. Нас же еще и наказали. Несправедливо как-то вышло. Верно, ребята?

Мирон понимал, что на эту дерзость для их усмирения нужны были более жесткие меры. Приказы они уже не слушали, почувствовав за собой силу. Ничего не оставалось, кроме как нейтрализовать зачинщика, и тогда остальные, струсив, успокоятся. Оттолкнув самого борзого, Мирон накинулся на молодого бойца и повалил его. Началась драка. Парень оказался сильным противником, стойко принимал удары от опытного Мирона.

Остальные встали в круг, наблюдая как шакалы за боем, в нужный момент готовые принять сторону победителя. На земле лежала оставленная бутылка, которую они без зазрения совести подняли и начали распивать, при этом включив затихший радиопроигрыватель. Кто-то решил добавить разнообразия в происходящее действие. Стоящие вокруг просто веселились, пританцовывая, глядя на схватку командира и подчиненного. Это их забавляло.

– Служба удалась, будет что вспомнить! – выкрикнул кто-то за спиной Мирона нелепую фразу, выпивая очередную порцию крепкого алкоголя.

Музыка становилась громче. Вдруг один из стоящих в кругу нанес Мирону удар черенком от старого гарпуна (таким уже давно никто не охотился). Не остались безучастны и другие, они также набросились на своего командира роты. Массой навалившись, прижали обоих дерущихся к земле. Под Мироном раздался крик, перешедший в удушливый хрип. Он почувствовал кашель паренька по имени Герман, лежавшего под ним, и грудь Мирона пропиталась горячей жидкостью. От услышанного все отпрянули назад, а затем они увидели, как из-под Мирона начала сочиться кровь. Опешив, Мирон вскочил на ноги.

На земле лежал с проколотой насквозь, судя по обилию крови, печенью молодой призывник Герман.

Мирон склонился над ним. Осторожно поворачивая солдата на бок, он с ужасом понимал, что нечто, похожее на штык-нож со старой винтовки, вонзилось в тело юного мальчишки, которому не было и девятнадцати лет. Мирон необдуманно вытащил его из тела солдата, тот завопил от боли, кровь хлынула брызгами на Мирона.

Волей злого рока паренек после «учебки» попал на дальнюю заставу, в практически развалившуюся военную часть, чтобы отдать честь Родине. Он и подумать не мог, что отдаст здесь и свою жизнь.

Тогда Мирон сам был достаточно молод, но с ситуацией справился по всем нормам, вытекающим из данных обстоятельств.

Герман практически сразу потерял сознание от болевого шока. Мирон трясущимися руками приподнял его, кровь просто лилась из широкой глубокой раны. Разрывая на раненом одежду, он начал раздавать команды:

– Кирилл, приди в себя! Найди скорее телефон и позвони в часть. Объясни им всю ситуацию, и пусть нас ждут медики.

– Так, дальше, слушайте все внимательно! Быстро и четко выполняем команды!

Саня, бегом за полотенцем и чистой водой. Семен, Роман, вы найдите мне иголку, можно рыболовный крючок. Одним словом, всё то, чем я смогу зашить ему рану. Мне понадобится горячая вода, тазик, и налейте водки для обработки. И да, Юра, бегом к лодке, подготовь ее, чтобы Германа транспортировать было удобнее и всем нам поместиться. Остальные им в помощь. Дорога каждая минута!

Через считанные мгновения протрезвевшие салаги собрали всё, что приказал их командир.

Первым делом Мирон обработал иглу и леску спиртом. Бережно промыл рану. Неуверенно продел через рыбацкий крючок тонкую, неведомо сколько пролежавшую и как используемую, леску. Задача состояла в том, чтобы хоть немного приостановить кровь. Изогнув крючок в виде буквы «С» и обкалив над пламенем зажигалки-автогена, Мирон достал ранее замоченные в спирте плоскогубцы и решительно проколол кожу с одной стороны и моментально пронзил другой край раны. Используя массивные для подобной операции плоскогубцы, вытянул леску и, не церемонясь, затянул ее обычным узлом. Обрезал ножом длинные края – первый шов готов. Снова смочил, обработал рану спиртом, обжег иглу, уже с пониманием дела выполнил очередной шов. Тем же образом наложил третий – последний. Кровь сочилась, но значительно меньше. Стягивать рану ни в коем случае было нельзя. В «полевых условиях», где полная антисанитария, при близко расположенных краях раны ткани начнут отмирать гораздо быстрее, и гной не сможет выходить, что может привести к более серьезным последствиям.

Закончив, Мирон бросил всё в тазик со спиртом и сел рядом с еле дышащим Германом. Солдаты, как могли, помогали: накладывали стягивающую повязку из тряпок и отыскали где-то приличный кусок бинта.

– Братец, – обратился Мирон к Герману и заплакал, – не умирай! Слышишь, не умирай!

У Мирона затряслись, как никогда, руки. Всё его тело колотило от увиденного и пережитого страха, неведомого до той поры. Кровь сочилась через бинты, наложенные тампоны не спасали. Рана оказалась крайне сложной и глубокой, а возращение в часть займет несколько часов.

Пока новобранцы готовили лодку к отплытию, загружая необходимое, остальные пытались соорудить примитивные носилки для транспортировки пострадавшего солдата. В это время Мирон остался один на один с умирающим Германом, который впервые пришел в сознание. Мирон сразу же дал ему испить воды, мальчишка совсем становился бледным и произнес лишь имя Лаврентий.

– Что, что ты говоришь? – склонился над ним командир.

Парнишка, сделав глоток воды, снова произнес:

– Лаврентий Климентьевич… – затем собрался с силами и продолжил: – Это мой прапрадед.

Каждое слово ему давалось тяжело, через хрип, с силой он сжимал окровавленный штык-нож.

– Он моего прапрадеда, воевавшего в этих краях. Он остался один выживший из всего батальона, и как трофей он забрал его. Позже оказалось, что он принес несчастье в нашу семью… Перед смертью дед завещал потомкам вернуть нож туда, где он был найден, он несет проклятие нашему роду. Вот и я… я прерву… Я буду последним…

Герман сказал, по всей видимости, последние слова – и снова потерял сознание.

***

Мирон стоял, окруженный девятью врытыми в землю деревянными столбами. Воздвигнутые как монумент памяти, они напоминали о смерти и о проклятии. Мирон принялся выкорчевывать крепко установленные столбы. Пора всё похоронить, уничтожить, сжечь и развеять пепел минувших воспоминаний.

Изрядно вымотанный, словно борец греко-римской борьбы, он бросал столбы один за другим, сложив их «шалашом». Хладнокровно поименно простился, извинился и поджег. Весь двор озарил огромный пылающий костер. Своим светом он отодвигал тени на десятки метров, и они исчезали в полумраке ночи. Дождавшись, когда полностью прогорят головешки, Мирон со спокойной душой закопал всё в землю. Над горизонтом поднималось солнце – ознаменование нового дня, новой жизни, новой надежды на прощение.