Елена Дарикович - Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона

— Отлично помню, Холмс, вы вдруг удивленно присвистнули. Гладкая дорога и одна-единственная колея. Отчего тут свистеть-то? Ну объясните!

— Надо сказать, Ватсон, что нам здорово повезло с погодой, хотя в Лондоне за последние три дня раз пять лил дождь, здесь, похоже, его не было уже неделю. К тому же и дорогой этой, после «Большой развилки», пользуются исключительно жители замка. И вот на этой дороге мы видим след от кареты, которая, судя по направлению копыт, ехала из замка. Учитель же в ту страшную ночь слышал шорох колес по гравию, а утром экономка сказала, что камердинер с конюхом уехали за продуктами. Вообще-то, ехать за продуктами посреди ночи, когда до города полчаса езды, само по себе странно, но посмотрим, что нам скажут следы? Кстати, заметьте, чем следы невзрачней, тем больше должны настораживать. Истина любит поюродствовать и иной раз укрыться под самыми жалкими лохмотьями. А следы определенно нам говорят, что карета и не думала ехать в город, а у развилки преспокойно свернула на Старый Лондонский тракт. Но ехать за продуктами в Лондон, когда здешние рынки славятся и качеством, и дешевизной, согласитесь, не меньшая странность. Ну, пусть, дело хозяйское. Так как же, дорогой Ватсон, вы объясните все эти несообразности?

— Мало ли какие дела, помимо продуктов, могут быть у камердинера в Лондоне?

— А железная дорога на что? И дешевле, и много надежней кареты. Зачем же гонять своих лошадок за сто миль в Лондон без особой надобности?

— Видно, была такая надобность съездить в Лондон в карете.

— Именно, Ватсон, что была такая надобность, съездить в Лондон в карете! И это, согласитесь, весьма необычная надобность, если заставила их торопливо ехать посреди ночи и к тому же лгать. Что-то им требовалось срочно увезти отсюда, срочно и незаметно. Что они и сделали. И все это мы узнали, осмотрев один-единственный след от колеи невооруженным глазом и сделав выводы. А теперь камушки. Я сразу догадался, что это. У меня все-таки есть… э… м… некоторый опыт.

— И что же? — спросил я беспечно и похолодел от ответа.

— Кровь! Кровь, капавшая в пыль и подсохшая.

Я привскочил на своем диване.

— Здесь не деревня, иначе собаки бы все давно растащили. Удивляюсь еще, что не растащили вороны. Так-то, мой друг! А вы говорите — пустяки и притянуто за уши.

Холмс заметил, в какое привел меня замешательство, и сжалился.

— Вы, Ватсон, очень любите простые решения, и это правильно. Это трезвый взгляд на вещи. Этим вы мне иногда очень помогаете. Вот когда простые решения не срабатывают, только тогда и можно обращаться к сложным.

Но я еще долго терзался угрызениями совести и чувствовал, что мой скептицизм был сродни предательству. Как мог я, лучший его друг, больше других знающий его методы и его блестящие победы там, где пасовали многие светлые головы, как мог я так далеко зайти в своем неверии, что превзошел, кажется, самого заскорузлого обывателя? Отныне, даже если муха, да, муха на банке с джемом покажется Холмсу подозрительной, я не стану иронизировать и не поколеблюсь сомнениями!

Я долго переживал случившееся. Сонливость совершенно прошла. Потому сразу после чая, достав свой блокнот, я попробовал по горячим следам записать впечатления дня и лег за полночь.

Проснулся я, против ожидания, рано. Птицы галдели так, что разбудили бы и мертвого. Несмотря на вчерашнее, я прекрасно выспался. Быстро, по-армейски, привел себя в порядок, выпил заказанную с вечера кружку деревенского молока с таким слоем сливок, какой и не снился лондонскому жителю, и в ожидании завтрака вышел покурить на балкон. Утро было дивное. Холмса я решил не тревожить, после вчерашних переживаний ему требовался весьма основательный отдых, и был немало удивлен, увидев его поднимающимся по дорожке к гостинице. Он вошел несколько растрепанный и пропыленный однако бодрый, посвежевший и довольный.

— Вы уже успели прогуляться, Холмс?

— И прогуляться тоже, Ватсон, — отвечал он, многозначительно улыбаясь.

Я подождал, не будет ли какого комментария, но поскольку такового не последовало, сел за стол. Завтрак оказался великолепным, обилие свежайших продуктов и умелая стряпня делали его выше всяких похвал. Холмс завтракать отказался, и с плохо скрытым нетерпением ждал, пока позавтракаю я. Разгуливая по нашему обширному балкону с газетой в руках, он ругательски ругал местных редакторов, которые не в силах были набрать интересной информации даже на один абзац. Как выяснилось впоследствии, сам он в этот момент был переполнен информацией, хотя не такого рода, которой можно делиться с газетчиками.

Я быстро покончил с завтраком, так как нетерпение моего друга передалось мне и несколько поубавило мой первоначальный аппетит. Погода была сухая и теплая. Решив прогуляться пешком, мы уже через какие-нибудь полчаса проходили мимо пустынного в этот час заведения Нола Дживса. Тишину нарушали только монотонный скрип жестяной вывески и кудахтанье курочек, бегавших по кустам. Холмс был молчалив, но глаза его искрились, было видно, что он «взял след». У «Большой развилки» я было приостановился, мне хотелось лучше разглядеть эту загадочную колею, но Холмс не хотел медлить. Пройдя по дороге до «Малой развилки» мимо вчерашнего нашего «бивуака», мы наконец-то повернули к замку. И тут моим вниманием завладела высоченная серого камня башня, появившаяся из-за деревьев, внушительное сооружение времен Вильгельма Завоевателя. Я сказал об этом Холмсу, поскольку еще помнил что-то из лекций по фортификации.

— Да, такие древние замки, Ватсон, строились, как правило, с учетом всех стратегических возможностей, а не эстетических только, как в более поздние времена. Это и из названия видно: не Фатри-холл, не Фатри-хаус, а именно Фатри-форт. А название это древнее, оно уже часто мелькает в «Хрониках» четырнадцатого века, но встречается и в более ранних. В старину замок этот неоднократно перестраивался и подновлялся, но самые последние его переделки не простирались дальше семнадцатого века.

С того места, где мы теперь стояли, пропасть, загороженная кустами боярышника, хорошо не просматривалась, а казалась всего лишь большим оврагом, не давая никакого представления о своей смертоносной глубине.

Холмс, будто прочитав мои мысли, дополнил их своим удивительным комментарием.

— В начале семнадцатого века кто-то из Фатрифортов, решив навсегда обезопасить себя и других от всякого рода трагических случайностей, велел вскопать и густо засадить боярышником отрезок старой дороги, которая шла в опасной близости от страшного места и притягивала к себе любопытных. Э-э… — на этом месте Холмс замялся, похлопал меня по плечу, вспомнив, очевидно, наше вчерашнее приключение, и широко улыбнулся, а дальше опять продолжал, как по писаному, безапелляционным тоном профессионального гида: — С тех пор все трагические случайности были, по-видимому, исключены, да и у замка на пути к пропасти на месте старой каменной была возведена высокая резная ограда, шедевр английского чугунного литья середины семнадцатого века. Разросшийся колючий кустарник является теперь надежным естественным ограждением. Воспоминания о пропасти сохранились разве что в архиве замка и в народном предании, а местные жители вынуждены были изменить своим прежним привычкам и пользоваться с тех пор той дорогой, что проходит лесом и является не более опасной, чем любая другая дорога в провинции.