Морис Левель - Ужас

– Поздравляю вас, мосье Кош!

Этого голоса было достаточно, чтобы вернуть его к действительности.

И странно, он сразу почувствовал облегчение. То, чего он так боялся в течение четырех дней, совершилось: он был арестован!

Наконец-то он сможет отдохнуть и заснуть спокойным сном невинного человека, которому не мерещатся никакие видения крови и убийства. В первый раз после ночи 13-го числа он, наконец, ясно почувствовал, что приближается к своей цели и что начинается его блестящая карьера. Он облегченно вздохнул, напряженное выражение незаметно исчезло с его лица, и он улыбнулся с презрительной насмешкой.

Когда его обыскали с головы до ног и перевернули тюфяк, подушки, простыни, пристав произнес:

– Теперь в путь…

– Позвольте, – сказал Кош, и он обрадовался, снова услышав звук своего голоса, – не будет ли нескромностью с моей стороны спросить вас, что все это означает?

– Разве вы об этом не догадываетесь?

– Я хочу сказать, что ваши люди бросились на меня, повалили, связали… Могу прибавить, что они чересчур крепко стянули наручники… Но я совершенно не понимаю, для чего такое насилие… Думаю, что мне это объяснят… Как я ни ищу в своей памяти, я не могу припомнить, чтобы совершил что-либо предосудительное, и если бы даже я и был виновен в каком-нибудь пустяшном проступке, то вы бы не явились арестовать меня в сопровождении десяти полицейских, из которых один – прибавил он, указывая на Жавеля, – был так любезен, что не расставался со мной со вчерашнего вечера…

Он говорил теперь так спокойно и уверенно, что была минута, когда Жавель, пристав и все остальные подумали: «Это невозможно! Здесь какая-то ошибка…»

Но тотчас же им всем пришла на ум одна и та же мысль: «Если он невинен, то почему он встретил нас с револьвером?»

Приставу и Жавелю припомнилось еще одно важное обстоятельство, и они задали себе вопрос: «Как объяснить, что одна из его запонок была найдена около трупа?»

Этого было достаточно, чтобы последние сомнения их рассеялись. Кош со связанными руками сошел с лестницы в сопровождении двух полицейских.

Хозяин гостиницы, увидев их, проворчал:

– А теперь кто же заплатит мне за номер?

– Я очень огорчен этим, – сказал Кош, – но эти господа сочли своим долгом отобрать у меня мой кошелек. Пока советую вам обратиться к ним.

Его втолкнули в карету. Проходя через собравшуюся около дверей толпу, он внезапно почувствовал жгучий стыд. Когда карета тронулась, какой-то резкий голос крикнул:

– Смерть! Смерть убийце!

В толпе всегда найдется осведомленный человек. И на этот раз тайна была обнаружена. Тотчас же раздались новые крики, озлобленные, дикие, и грозный ропот:

– Смерть! Смерть!

В одну минуту карету окружили; мужчины, женщины, дети, цепляясь за колеса, за морды лошадей, вопили:

– Отдайте его нам! Мы убьем его! Смерть ему! Один из полицейских высунулся в дверцу кареты и крикнул кучеру:

– Чего ж ты не едешь? Трогай, чтоб тебя…

Прибежавшая полиция освободила наконец карету, которая двинулась, сопровождаемая криками толпы. Самые яростные пустились бежать за ней, крича задыхающимся голосом:

– Смерть ему! Казнить его!

Публика, стоявшая на пороге домов, при виде этой кареты, сопровождаемой агентами-велосипедистами, присоединялась на несколько минут к бежавшей толпе и тоже кричала:

– На смерть, на смерть его!..

Наконец, уже около улицы д'Алезия, на перекрестке двух трамваев, идущих в противоположные стороны, кучеру удалось опередить толпу и отделаться от крикунов.

Забившись в угол кареты, Кош с самого момента выезда не проронил ни слова. Он только произнес застенчивое «спасибо», когда один из полицейских опустил шторы, чтобы избавить его от любопытства толпы. Все эти крики и угрозы вызвали в нем сначала страх, а затем только отвращение. Итак, вот каково это население Парижа, самое развитое во всем мире! В этой стране, колыбели всех свобод, где впервые раздались слова разума и справедливости, какая слепая ненависть окружала человека, о котором ничего не знали, кроме того, что его везут в тюрьму; какие неистовые проклятия сыпались на его голову потому только, что один-единственный голос закричал: «Смерть ему!» Если бы теперь из всей страшной, затеянной им игры он не вынес ничего, кроме психологии парижской толпы, он бы не пожалел о пережитой тревоге и грядущих испытаниях. Теперь дело должно было принять нормальный ход: начиналась удивительная, парадоксальная игра мышки, играющей с кошкой.

Его легкая ирония, на минуту вернувшаяся к нему в момент ареста, исчезла бесследно. Правосудие представлялось ему теперь машиной несравненно более сложной, чем он это думал вначале. Рядом с полицией, рядом с судьями и присяжными стояла загадочная и грозная масса: народ.

Конечно, голос народа должен замолкнуть у дверей суда; конечно, судьи должны руководствоваться только своим знанием фактов и изучением закона. Но существует ли человек, достаточно сильный, достаточно справедливый и независимый, чтобы совершенно не считаться с непреклонной волею толпы?.. Для настоящего преступника приговор народа почти так же страшен, как и приговор судий. Что ни говори, наказания изменяются вместе с изменениями общественного мнения. Преступление, наказуемое теперь несколькими месяцами тюрьмы, приводило в былые времена к вечной каторге. Дамиен, колесованный за то, что нанес Людовику XV незначительный удар перочинным ножом, в двадцатом веке был бы приговорен едва ли более, чем к двум годам тюрьмы за оскорбление главы государства?..

После первого краткого допроса Кош был заключен в отдельную маленькую камеру.

Из-за дверей к нему доносились голоса полицейских, и время от времени один из них заглядывал к нему в камеру через потайное окошечко.

Около полудня его спросили, не голоден ли он? Кош отвечал: «Да». Но горло его было сжато, и от одной мысли о еде его мутило. Когда ему принесли меню из соседнего ресторана, то, чтобы не показать своего волнения, он выбрал наугад несколько блюд. Ему принесли уже нарезанное мясо и овощи в толстых и тяжелых маленьких тарелках. От долгого употребления эмаль на них местами потрескалась и жирная вода, забравшись в щели, образовала там какие-то серые пятна.

Он попробовал есть, но не мог проглотить ни куска, а только с жадностью выпил всю бутылку вина и весь графин воды, после чего начал ходить взад-вперед по камере, охваченный внезапным желанием движения, свободы, воздуха. Наручники немного сдавили ему запястья, но в общем он не мог пожаловаться на грубое обращение. Кош всегда считал полицейских гораздо более несговорчивыми и грубыми и собирался уже заранее громко заявить свои права невинного человека на то, чтобы с ним обращались как с невинным, пока суд не приговорит его. В особенности себя он рассчитывал держать совершенно иначе.