Морис Левель - Ужас

– Если я один причина того, что со мной случилось, то я смогу распутать клубок, запутанный моими же руками. Но если моими действиями управляли какие-то таинственные силы, если я был только орудием в их руках, тогда что бы я не предпринял, все не приведет ни к чему, потому что я не буду в состоянии ничего сделать, что бы мне ни было продиктовано сверхъестественными силами, которым я должен подчиняться.

Он начал жить в каком-то полусне, безучастный ко всему, терпеливо дожидаясь, чтобы события, следуя одно за другим, обратили в действительность его подозрения. Благодаря этому безразличию он стал чувствовать себя спокойнее, но когда на третий день его посадили в карету, чтобы везти на допрос, у него был такой вид, что сторожа подумали, что одиночество сломило его волю и через четверть часа он сознается во всем.

Обыкновенно принято представлять себе судей худыми, с тонкими губами и зловещим огоньком в глазах. По мнению некоторых, взгляд их часто напоминает взгляд хищных птиц. Судья является первым и самым опасным врагом обвиняемого. Хотя закон и защищает подсудимого от каприза, предвзятого мнения и произвола судьи, все же в его руках находится его честь, свобода и жизнь. Циничный и лукавый, он обходит закон, никогда не нарушая его, судья не имеет права посадить обвиняемого в секретное отделение, допрашивать его в отсутствие адвоката, но он может устранить это затруднение, задержав вызов обвиняемого на допрос и задавая ему вопросы, кажущиеся очень простыми и не способными возбудить его подозрения? Но если обвиняемый угадает случайно расставленную ему ловушку и откажется отвечать в отсутствие своего адвоката, судья согласится на его требование, оставив за собой право допрашивать его впоследствии таким образом, чтобы и адвокат оказался бессильным помочь своему клиенту.

Онисиму Кошу эти порядки были хорошо известны, и он затеял всю эту историю исключительно с целью возможно точнее описать их.

Судья, с которым ему пришлось иметь дело, вопреки всем правилам, оказался маленьким, толстым человечком, с добрыми глазками, все время как бы смеющимися за круглыми очками. Он посадил журналиста перед собой и начал перебирать дело, искоса бросая на него проницательные взгляды. Этот осмотр исподтишка окончательно извел Коша, и он нервно забарабанил пальцами по шляпе.

Человек может скрыть свои мысли, лгать глазами, сохранить, несмотря ни на что, такое спокойствие, что ни один мускул не дрогнет на его лице, может даже справиться с бледностью или краской на лице, но руки его не могут, не умеют лгать.

Нашими руками мы владеть не умеем, наша воля бессильна над ними, наши руки – наши предатели, поэтому судья не спускал глаз с рук Коша. Когда он увидел, что они задрожали, он сказал себе, что приближается минута нанести первый удар; когда он увидел, что они конвульсивно сжались, он поднял голову и начал допрос с нескольких необходимых формальностей: имя, возраст, профессия и так далее, потом опять погрузился в рассматривание бумаг, между тем как Кош, все более и более раздражавшийся, нервно сжимал кулаки. Тогда судья, считая, что момент наступил, без дальнейших промедлений обратился к нему:

– Не можете ли вы объяснить мне, почему вы внезапно исчезли из вашего дома и каким образом случилось, что вас три дня тому назад нашли в плохенькой гостинице на авеню д'Орланс?

Это вступление было так неожиданно для Коша, что он ответил не совсем твердым голосом:

– Раньше, чем отвечать на этот вопрос, мне бы хотелось узнать, по какому поводу я нахожусь здесь?

– Вы находитесь здесь потому, что убили старика Форже, проживавшего на бульваре Ланн.

Кош вздохнул с облегчением. До этой минуты он все возвращался к своей первой мысли: «А что, если меня обвиняют в каком-нибудь другом преступлении?» Поэтому он отвечал с изумлением, слишком хорошо подготовленным, чтобы быть натуральным.

– Однако, это уж слишком!.. И через минуту прибавил:

– Если я хорошо понял ваши слова, я не только обвиняюсь в этом преступлении, но уже уличен в нем.

– С вами, право, приятно разговаривать. Вы понимаете с полуслова.

– Вы льстите мне, милостивый государь, но, при всем желании ответить вам любезностью на любезность, я не считаю возможным признать себя виновным в преступлении, которого не совершал.

– Я вернусь к моему первому вопросу; если вы на него ответите и докажете мне вашу невиновность, я вас немедленно освобожу.

«Ловко, – подумал Кош, – отлично подстроил, это будет недурное начало для моих будущих статей». И, взвешивая каждое слово, он проговорил:

– Извините, мосье судья, но вы, кажется, смешиваете роли; не я должен доказывать свою невиновность, а вы – мою виновность. Установив, таким образом, наши взаимные отношения, я согласен отвечать на все вопросы, которые вы пожелаете мне предложить, но с условием, что они не будут затрагивать честь и спокойствие третьих лиц.

– Как оправдание, это довольно слабо. Вы хотите дать понять, что не можете говорить о некоторых вещах, без сомнения, о самых главных?

– Я ровно ничего не желаю дать понять. Я хотел сказать, что делаю две принципиальные оговорки; вы пожелали истолковать вторую из них по-своему, я же напомню вам первую, а именно, что буду отвечать только при известных условиях, как, например, в присутствии моего адвоката.

– Это вполне естественно, и я как раз хотел предложить вам это. Выберете себе защитника, а мы пока отложим допрос до другого дня.

– Но я, наоборот, настаиваю на том, чтобы мой допрос не откладывался. Если сторож или ваш писец может спуститься в галерею, где размещена адвокатура, и привести мне оттуда первого попавшегося защитника, хотя бы только вчера вступившего на это поприще, я им вполне удовольствуюсь. Будь я виновен, я бы постарался поручить свою защиту кому-нибудь из светил адвокатуры; невиновный, я все же желаю иметь защитника по той простой причине, что закон требует этой маленькой формальности, а я глубоко уважаю закон.

Через несколько минут сторож возвратился в сопровождении молодого адвоката.

– Очень благодарю вас за готовность помочь мне, – обратился к нему Кош, – впрочем, я уверен, что мое дело долго не затянется. Теперь, мосье судья, спрашивайте, я весь к вашим услугам.

– В таком случае, я возвращаюсь к моему первому вопросу: почему вы внезапно исчезли из вашего дома и почему вас нашли три дня тому назад в плохой гостинице на авеню д'Орланс?

– Я уехал просто потому, что мне захотелось провести несколько времени вне дома, а на авеню д'Орланс я ночевал оттого, что случайно очутился около этой гостиницы в такой час, когда было уже слишком поздно возвращаться в Париж.

– Откуда вы туда пришли?