Морис Левель - Ужас

– Право, не помню…

– Ну, так я вам скажу. Вы пришли туда прямо из дома, с улицы Дуэ, 16.

– Каким образом?.. – прошептал пораженный Кош.

– Ну да, вы были у себя в квартире, где переменили белье и искали у рукава вечерней рубахи запонку, которая могла вас сильно скомпрометировать. Запонки этой вы не нашли. Хотя найти ее было вовсе не трудно, так как она перед вами… Узнаете вы ее?

– Да, – пробормотал Кош, не на шутку испуганный той быстротой и уверенностью, с которой его выследили и поймали.

– Не объясните ли вы мне теперь, где вы потеряли другую?

– Я не знаю.

– От вас только и слышишь: «Я не знаю, да я не знаю!» Минуту тому назад вы говорили: «Вы должны доказать мою виновность, а не я – свою невиновность». Но всему есть предел. Я и на этот раз отвечу за вас: другую запонку вы потеряли в комнате, где был убит Форже. Она была найдена там.

– В этом нет ничего удивительного. Я вошел туда вместе с приставом. Запонка могла отстегнуться и упасть.

– Да. Но тогда вы были во фланелевой рубашке, у которой вместо запонок обыкновенные пуговицы на манжетах и пришиты так, что не оторвешь. Объяснение ваше не подходит. К тому же принято, если в один рукав вдевают запонку, то и в другой вдевают такую же. Между тем другая, как я уже вам сказал, осталась на манжете вашей фрачной рубашки, из которой ваша прислуга вынула ее.

– Я не могу объяснить себе…

– И я тоже, или нет, я слишком хорошо объясняю себе это…

– Как, и на основании такого пустого подозрения вы меня обвиняете? Послушайте, да ведь это невозможно…

– Пустое подозрение. Однако, какой вы скромный! А я называю это уликой, и уликой страшно серьезной, но не беспокойтесь, это еще не все. Что вы скажете, например, относительно письма, забытого вами на месте преступления? Опять пустое подозрение? Да?

– Никакого письма на месте преступления забыть я не мог, по той простой причине, что был там, как я вам уже говорил, вместе с приставом; оставался там не более трех минут и…

– Прошу вас, подойдите, пожалуйста, сюда, – обратился судья и к защитнику, и к Кошу. – Взгляните на эти клочки бумаги. Сразу в них ничего не поймешь, но если их разложить в известном порядке, то что вы видите? «Мосье… иси… м де». Подставляя оторванные буквы, мы получим: «Мосье Онисим… 22, улица де…». Согласитесь, мосье Онисим, что ваше имя совсем не так часто встречается, чтоб я не мог, в виде простого предположения, поставить после него вашу фамилию, которой тут, правда, нет. Таким образом, я получаю: «Мосье Онисим Кош, 22, улица де…»

– Так нет же! Нет! Нет! И нет! Я всеми силами протестую против такого способа делать выводы! Из нескольких разрозненных букв вы строите имя и, не задумываясь, прибавляете к нему мою фамилию. Предположим даже, что это верно, но продолжение письма разрушает все, что создало начало. Вы говорите: «22, улица де…» Где же название улицы? Да, наконец, я никогда не жил в номере 22. Если вам так хорошо известно, что я заходил к себе домой, то вы и это должны знать. Я требую, чтобы это было занесено в протокол.

Про себя же Кош подумал: «Вот и ошибочка, за которую ты поплатишься, когда я выйду из тюрьмы! Положительно, я начинаю приобретать материалы для моих статей».

– Ваш протест будет занесен в протокол, не беспокойтесь. Но вслед за ним мы поставим следующее маленькое примечание. Перевернем эти разрозненные клочки бумаги с несвязными буквами. Гм, гм, вы видите? Читайте, на этот раз полностью: «Неизвестен в 22, справьтесь в 16». Вы живете в доме номер 16, на улице Дуэ. Это письмо, адресованное по ошибке в дом номер 22, было вам оттуда переслано, и эта путаница случалась уже не раз с вашей корреспонденцией. Итак, вы видите, что, утверждая, что письмо принадлежит вам, я не делаю фантастических выводов. Теперь, если вы имеете что возразить, я вас слушаю.

Кош опустил голову. Разрывая конверт, он совершенно забыл о справке, сделанной на обороте, и ясно понял теперь, что мнение судьи уже составлено. Он ограничился словами:

– Я ничего не знаю, ничего не понимаю. Единственно, что я утверждаю, в чем я клянусь, это то, что я невиновен, что я не знал убитого, никогда не был с ним знаком и что вся моя прошлая жизнь свидетельствует против такого обвинения.

– Может быть, – отвечал судья, – но на сегодня довольно. Вам прочтут ваш допрос, и, если хотите, вы можете его подписать.

Кош рассеянно прослушал чтение протокола допроса и подписался. Потом машинальным движением протянул руки сторожу, чтобы тот надел ему наручники, и вышел.

В коридоре адвокат обратился к нему:

– Завтра утром я приду к вам, нам нужно с вами о многом поговорить…

– Благодарю вас, – ответил Кош.

И он пошел вслед за сторожем по узким коридорам, ведущим к выходу. Оставшись один в камере, он погрузился в долгие, тяжелые размышления. Куда девался предприимчивый репортер, острый на язык, смелый и изобретательный. Он начинал раскаиваться в своей затее. Не то чтоб он боялся за исход дела – он знал, что одним словом может уничтожить все улики, – но он чувствовал, как вокруг него все теснее и теснее затягивается петля, и что, попав пальцем в тиски судебной машины, ему придется сделать гигантское усилие, чтоб не оставить в ней всей своей руки! Он хотел посредством своей уловки смутить полицию, натолкнуть ее на ошибки, на неосторожности, а вместо того оставил против себя ряд таких улик, что самый непредубежденный человек не задумался бы сказать при виде его:

– Вот виновный!

В сущности, убеждение судьи было вполне понятно. Что сказал Кош в свое оправдание? Ничего. Он клялся в своей невиновности. И что же дальше? Голос правды? Его так же легко узнать, как и «голос крови». Когда лжец говорит правду, она звучит как ложь. Томление неизвестности еще более усиливало его волнение. Какие еще улики имеются против него? Он не сумел ничего ответить на вопросы, два из которых он должен был предвидеть; что же, в таком случае, скажет он на обвинение, которого даже не подозревает? Он должен только отрицать, и отрицать даже против всякой правдоподобности, даже против очевидности. Нечего было и думать заронить сомнение в уме судьи. Единственная надежда его была на то, что, когда дело дойдет до побудительных причин, он будет неуязвим. Из следствия будет видно, что он не знал даже о существовании этого Форже, что никто из его знакомых не слыхал даже его имени; не держать же, в таком случае, в тюрьме человека с безупречным прошлым, если не имеешь возможности сказать:

– Вот почему он убил.

На другое утро к нему пришел защитник. Он начал с общих вопросов, расспрашивая его о его жизни, привычках, знакомых, напирая на некоторые пустые подробности, но, видимо, не решаясь начать разговор о преступлении. После четверти часа такой беседы Кош, все более и более раздражавшийся, обратился к нему: