Жорж Сименон - Бургомистр города Верне

Тут он сообразил, что нотариус Команс велит ему сесть, и покраснел, как краснел всякий раз, когда допускал ошибку.

— Я, может, не такой смекалистый… — снова пролепетал он.

Все молчали, потому что говорить необдуманно стало сейчас особенно опасно.

— Леонард вышел, — отважился признаться нотариус.

— Вернее, не совсем ушел, — с нажимом произнес Терлинк и, встретив недоуменные взгляды, добавил:

— Он ждет в подворотне.

Йорис держался холодно и жестко, смотреть предпочитал на кончик своей сигары или носки ботинок. Если все присутствующие в большей или меньшей степени были его противниками, если в течение двадцати лет он в одиночку осуществлял политику оппозиции, не давая им покоя, то Леонард ван Хамме всегда был просто его личным врагом, и он, Йорис Терлинк, в конце концов отобрал у него кресло бургомистра, которое сам и занял.

Теперь он мог без обиняков объявить:

— Он ждет в подворотне.

В холодной сырой подворотне! За дверями! Шушукаясь с последним приверженцем, которого Терлинк не узнал.

Ван Хамме явился в эту комнату. Предстал перед ними. Атмосфера здесь, без сомнения, была такой же, как сейчас: сигары, стаканы с пивом, скупые осторожные слова, сопровождаемые взглядами, старавшимися не выдавать мысли говорящих.

— Послушайте, Йорис… — Команс взял почти примирительный тон. — Мне кажется, я понял, что вы имели в виду, говоря о витрине и ценниках.

От Терлинка не требовали уточнений, но он их сделал:

— Я имел в виду, что, когда человек строит свое положение на щеголянии определенными принципами, необходимо…

— Мы поняли.

Команс, вероятно, да. Еще бы! Но другие обрадовались этому уточнению.

— Ван Хамме, — продолжал Терлинк, — в бытность свою бургомистром отдал под суд сотрудника полиции, присвоившего казенные тетради и перья для своих детей. Этот человек служит сейчас в Де-Панне ночным сторожем при гараже.

— Послушайте, Йорис…

— Когда Йосефина Эрте забеременела, он…

— Разрешите мне продолжать, Терлинк. Вы все такой же: говорите и говорите… Леонард ван Хамме пришел сюда сам. Он честно предложил нам свою отставку.

Все настороженно следили за Терлинком, потому что на самом-то деле все зависело от него. Они могли извинить или осудить от имени Большого или Малого собрания, но решал в конечном счете Терлинк. И раз уж он появился сегодня здесь, среди них, значит, он что-то задумал.

Теперь они боялись, что их сочтут чересчур снисходительными и завтра же или на днях на заседании городского совета обвинят в потворстве Леонарду ван Хамме.

— Мы не приняли его отставки… Все глаза по-прежнему смотрели на Терлинка, который даже не моргнул.

— Мы не приняли ее, потому что наш друг Леонард сообщил нам о своем решении. Вы христианин, Терлинк, господь сказал: «И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя» [5] Евангелие от Матф, 18,9. . Сегодня под вечер Леонард отправился на машине к сыну в Брюссель.

На стенах старинные панели. Над головами вычурная люстра, цедящая скупой свет. В креслах мужчины в черном, с горящими сигарами, со скрещенными или вытянутыми ногами. Седая борода нотариуса Команса, жестикулирующего маленькой сухонькой рукой.

— Леонард ван Хамме не желает отныне иметь ничего общего со своей дочерью.

В лице Терлинка не дрогнул ни один мускул. Он медленно повернул голову и поочередно взглянул на каждого.

Быть может, когда взгляд бургомистра вновь остановился на розовом кончике его сигары, он вспомнил о ван Хамме на сквозняке в подворотне.

— Что он намерен предпринять? — сухо спросил он.

— Как только она станет транспортабельна, он отправит ее в одну из клиник Остенде. В любом случае она имеет право на наследство своей матери, что позволит ей жить самой и воспитывать ребенка.

— В общем, Леонард ждет внизу вашего последнего слова?

Они не осмелились сказать «да». Однако не сказали и «нет», а просто замерли неподвижно, как на картине. Тогда Терлинк словно подводя черту, выдохнул:

— Ладно.

Затем лениво поднялся и взял со стола свою выдровую шапку:

— Доброй ночи.

По лестнице он спустился так же медленно, как поднимался, и на первом этаже остановился у дверей зала. Там теперь ждали всего три человека, недостаточно важных, чтобы их пустили наверх, но тем не менее желавших знать. Терлинк не стал задерживаться и прервал движение лишь в подворотне, на расстоянии меньше метра от двух мужчин, по-прежнему затаившихся в темноте. Он нарочно вновь раскурил сигару, хотя она вовсе не потухала, и бросил:

— Доброй ночи, Леонард. До завтра, господин Кемпенар.

Он узнал секретаря городского совета. Хлопья снега стали плотней и падали медленней. На площади часы ратуши показывали десять вечера. В «Старой каланче» погасли все лампы, кроме одной, а это означало, что посетителей больше нет и Кес снимает кассу или взгромождает стулья на столы. Люди, уснувшие во всех домах города и низких строениях окрестных деревень, еще не знали, но узнают поутру, что Йорис Терлинк только что одержал самую большую свою победу.

Истекший день оказался еще более важным, чем тот, когда он занял место Леонарда ван Хамме. Как повернулись бы события, если бы он не пошел в собрание, не распахнул дверь на второй этаж и не сел среди членов комитета?

Йорис повернул ключ в замке, оббил обувь о порог, повесил шубу на вешалку. Войдя в спальню, отчетливо увидел, что жена смотрит на него, следя за выражением его лица одним глазом, потому что другим уткнулась в подушку. Она вздохнула.

И опять он разделся и лег, не сказав ей ни слова. Потом, очутившись в темноте, попытался припомнить свою фразу о витрине и этикетках: он был доволен ею.

Удивительно было одно — ему не удавалось представить себе лицо Лины ван Хамме, хоть он не раз встречал ее.

— Скажите, господин Кемпенар…

По утрам Кемпенар выглядел опухшим, и во всем его облике было что-то ущербное. Он наверняка плохо спал, вскакивал в последнюю минуту, не давая себе труда умыться, и одевался наспех в слишком холодной комнате. В ратушу он приходил с набрякшими веками, розовыми пятнами на бледном лице и криво завязанным галстуком.

— Вы прекрасно поступили, морально поддержав Леонарда ван Хамме. Он очень в этом нуждался, не правда ли?

— Клянусь вам, баас…

— В чем, господин Кемпенар?

— Что я сделал это не нарочно. Я пошел в собрание, как все. Собирался вернуться пораньше, потому что у моей жены снова боли в животе. Господин ван Хамме стоял у ворот. Я работал с ним в бытность его бургомистром. Он мне и говорит: «Хюберт, не будете ли добры побыть минутку со мной? «

Продолжая говорить, Кемпенар тем не менее заметил, что Йорис Терлинк выглядит более усталым, чем обычно. День был ледяной. Снежные вихри мягко бились в окно, и площадь была вся белая, кроме тех мест, где проезжали телеги, оставляя после себя следы, похожие на черные рельсы.