Агата Кристи - В 4.50 из Паддингтона

Мистер Уимборн улыбнулся против своей воли чуть раздраженно.

— Совершенно верно, инспектор. Я возразил потому, что сведения, которые вы хотите получить, совсем не относятся к делу, а в завещании Крекенторпа нет ничего загадочного. Он завещал весь немалый капитал внукам, а доходы с капитала — сыну Лютеру. Но капитал может быть поделен поровну между Эдмундом, Гедриком, Гарольдом, Альфредом, Эммой и Эдит только после смерти их отца Лютера. Теперь смотрите, Эдмунд убит на войне, Эдит умерла четыре года тому назад. Таким образом, после кончины Лютера Крекенторпа деньги разделят Гедрик, Гарольд, Альфред, Эмма и сын Эдит — Александр Истлеу.

— А дом?

— Дом переходит к старшему здравствующему сыну Лютера Крекенторпа или его наследникам.

— Был ли Эдмунд Крекенторп женат?

— Нет.

— Таким образом, имущество переходит к…

— К следующему сыну — Гедрику.

— А мистер Крекенторп сам не может распорядиться им?

— Нет.

— И он не может распорядиться капиталом?

— Нет.

— Не кажется ли вам это несколько странным? — спросил инспектор Крэддок. — Я предполагаю, отец не очень любил его.

— Ваше предположение верно, — ответил мистер Уимборн. — Старик Джошуа был недоволен старшим сыном, который не проявлял интереса к делам семьи и даже к делам вообще. Лютер все свое время посвящал путешествиям за границу и коллекционированию произведений искусства. Старик Джсшуа совсем не разделял такие увлечения. Вот он и оставил деньги в распоряжение следующего поколения.

— Но в настоящее время это следующее поколение не имеет доходов, кроме того, что они сами зарабатывают, или того, которым разрешает пользоваться отец. А отец имеет значительный доход, но у него нет возможности распорядиться самим капиталом.

— Совершенно верно. Но какое это имеет отношение к убийству незнакомой молодой женщины иностранного происхождения, я не могу себе представить.

— Это не имеет прямого отношения к делу, — быстро согласился с ним инспектор Крэддок. — Я просто хотел прояснить факты.

Мистер Уимборн посмотрел на него сурово, затем, видимо, удовлетворенный результатом своего испытующего взгляда, поднялся на ноги.

— Я собираюсь вернуться в Лондон, — сказал он. — Или вам угодно еще что-нибудь от меня узнать?

Он переводил взгляд с одного на другого.

— Нет. Спасибо, сэр.

Звук гонга, нарастая, несся из холла.

— О, господи, — сказал мистер Уимборн, — это, должно быть, один из мальчиков.

Инспектор Крэддок, повысив голос, чтобы его услышали сквозь этот гул, сказал:

— Мы сейчас уйдем, пусть семья спокойно пообедает. Но инспектору Бэйкену и мне хотелось бы снова вернуться, ну, скажем, в четверть третьего и немного поговорить с каждым членом семьи.

— Вы думаете, это необходимо?

— Да как вам сказать? — Крэддок пожал плечами. — Может быть, кто-нибудь кое-что припомнит и даст нам нить к опознанию личности женщины.

— Сомневаюсь, инспектор. Очень сомневаюсь. Но на всякий случай желаю удачи. А чем быстрее раскроется это неприятное дело, тем лучше будет для всех.

Покачивая головой, он медленно вышел из комнаты.

Возвратившись со следствия, Люси сразу прошла на кухню и занялась обедом. В это время Брайен Истлеу просунул голову в дверь.

— Не могу ли я вам чем-нибудь помочь? — спросил он. — Я умею управляться с домашними делами.

Люси взглянула на него быстро и чуть рассеянно. Брайен приехал прямо на следствие на своей маленькой машине, тарахтевшей, как пулемет, и она не успела его как следует разглядеть.

И он произвел на нее благоприятное впечатление. Истлеу оказался добродушным мужчиной лет тридцати с небольшим, у него были каштановые волосы, немного печальные голубые глаза и огромные светлые усы.

— Мальчики еще не вернулись, — сказал он, входя в кухню и усевшись на край кухонного стола.

— Они на своих велосипедах приедут минут через двадцать.

Люси улыбнулась.

— Уж очень им хотелось ничего нз пропустить.

— Их и винить нечего. Я их понимаю, если уж на то пошло, это первое следствие в их жизни и вообще в нашей семье.

— Может быть, вы освободите стол, мистер Истлеу? Я хочу поставить сюда кастрюлю.

Брайен повиновался.

— Послушайте, масло уже растопилось. Куда вы собираетесь его употребить?

— В йоркширский пудинг.

— Добрый старый Йоркшир. А какое на сегодня меню? Кажется, еще и ростбиф по-староанглийски?

— Да.

— Еда, как на похоронах. А пахнет очень вкусно. — Он принюхался оценивающе. — Вы не возражаете против моей болтовни?

— Если уж пришли помочь, то лучше помогайте, — она вытащила из печки жаровню. — Вот переверните картошку, пусть подрумянится с другой стороны.

Брайен исполнил это с готовностью.

— Неужели картошка так и стояла в печке и жарилась, пока мы находились на следствии? Мне кажется, что она могла сгореть.

— Нет, не могла, на печке есть регулятор.

— Это что-то вроде электрического ума, а? Правда ведь?

Люси быстро взглянула на него.

— Вы правы. А теперь поставьте жаровню обратно в печь. Да возьмите тряпку. Поставьте вниз, а верх мне понадобится для йоркширского пудинга.

Брайен повиновался, но вдруг вскрикнул.

— Обожглись?

— Немножко. Пустяки. До чего же все-таки это опасно — готовить!

— Вы сами себе никогда не готовите?

— Вообще-то говоря, готовлю, и даже очень часто. Но, конечно, не такие блюда, как вы. Я могу сварить яйцо, если не забуду посмотреть на часы, или поджарить яичницу с ветчиной. Еще могу испечь мясо на рашпере или открыть консервированный суп. У меня дома стоит такая маленькая электрическая духовка.

— Вы живете в Лондоне?

— Если вы называете это жизнью, то да.

В тоне его звучало уныние. Он следит, как Люси смешивала на блюде тесто для йоркширского пудинга.

— Все это ужасно смешно, — сказал он вдруг и вздохнул.

Теперь, когда у Люси прошла ее прежняя озабоченность, она смотрела на него более внимательно.

— Что смешно? Эта кухня?

— Да. Она напоминает мне кухню нашего дома, когда я еще был мальчиком.

И Люси вдруг показалось в Брайене Истлеу что-то удивительно безнадежное. Пристальнее присмотревшись к нему, она поняла, что он старше, чем это ей вначале показалось. Ему, должно быть, около сорока лет. Трудно представить его отцом Александра. Он напоминал ей тех многочисленных молодых летчиков, которых она встречала во время войны, когда ей исполнилось четырнадцать лет — самый впечатлительный возраст. Она прошла через войну и выросла в послевоенном мире, но, казалось, Брайен все еще не отошел от своего времени, он остался таким же, а годы летели мимо, не затрагивая его. Его последующие слова подтвердили ее мысли. Он снова примостился на кухонный стол и сказал: