Жорж Сименон - Безбилетный пассажир

Оуэну все больше хотелось пить. Он мог бы вскрыть кокосовый орех — они росли вдоль всей дороги, и молоко в них всегда свежее, даже на солнце. Но разве Оуэну пристало пить кокосовое молоко?

Наконец машина остановилась неподалеку от песчаной полоски, соединявшей остров с полуостровом. Молодая туземка спрыгнула на землю. В дверях дома показалась низенькая толстуха, у ее ног — черный поросенок, заменявший сторожевого пса. Увидев дочь, приехавшую на красивой машине, женщина тоже начала смеяться. Они смеялись от всей души, и смех клокотал у них глубоко в горле.

— Можно чего-нибудь выпить? — спросил Оуэн у Тетуа.

— Ты хочешь пить? Пойдем со мной, господин…

И он с гордостью повел его в дом, хозяином которого уже себя чувствовал. Он открыл шкаф, достал оттуда стаканы, бутылку рома, принес зеленые лимоны. Он не переставая что-то говорил на местном наречии. Он был красив: в белом костюме, белоснежной рубахе, фиолетовом галстуке, ботинках из тонкой кожи и в белой кепке. Он ловко манипулировал стаканами, бутылкой, солнечными лучами, самим Оуэном, двумя женщинами, восторженно глядевшими на него, и даже черным поросенком, которого шутливо отпихивал ногой, чтобы тот похрюкал.

— Твое здоровье, майор.

Он чокнулся, приготовил еще два пунша, а женщины восхищенно смотрели, как мужчины пьют.

— Сколько я должен?

— Главное, господин, не вздумай заговорить о деньгах, ты их обидишь…

Когда Тетуа снова сел за руль, теперь уже без подружки, он изредка оборачивался, чтобы улыбнуться или подмигнуть Оуэну.

Они проехали дом, где скрывался радист. Затем показалась церковь, своими белыми стенами, красной кровлей и тонким шпилем она походила на игрушечную. Или можно было подумать, что старательный ребенок нарисовал ее на голубой странице неба, а у подножья стен положили ярко-красные цветы.

— Здесь, господин…

Деревня — несколько сбившихся в кучу домиков, на улочках розовые и черные поросята, палисадники, живые изгороди, кусты и цветы, визжащая ребятня…

Оуэн вышел из машины, обогнул церковь, а малыши, в большинстве своем нагишом, следовали за ним на некотором расстоянии. Тетуа остался возле машины, он стоял в величественной и гордой позе, положив руку на крышу.

У пологого спуска плескалось море. На песке были разложены деревянные бруски, незаконченные пироги. На этой деревенской верфи работал мужчина в белых брюках и широкополой соломенной шляпе, лента которой была отделана ракушками.

Он казался очень высоким. Его плотное, чуть полноватое тело создавало ощущение мощи. Склонившись над пирогой, он затачивал нос стамеской, и белые стружки вились вокруг него, блестящие, как снег. Он спокойно, без удивления посмотрел на Оуэна.

— Здравствуй, — произнес он.

— Здравствуйте! — ответил майор. — Вы пастор?

— Я. Ты пришел ко мне?

Если он жил в Европе, то должен был знать, что французы называют друг друга на «ты», только когда знакомы достаточно близко. Но вернувшись на родину, он снова перенял это обращение, звучащее в устах туземцев так просто и благородно.

Это не было ни наивностью, ни неведением, как у африканских негров. Это было нарочито и означало, что чужеземца встречают здесь как друга, приглашая войти в семью.

Слышал ли пастор об Оуэне? Вероятно, нет. Он смотрел на него ясно и доверчиво. Его дом находился тут же, возле церкви — красивый дом, тоже белый с красной крышей, просторной верандой, окруженной зарослями зелени.

— Хочешь отойти в тень?

Сам он — загорелый, мускулистый — работал весь день под палящим солнцем, а его глаза уже привыкли к мерцанию воды.

Он вел гостя за собой. Внутри дом походил на европейские дома — вощеная мебель, вышитые салфетки на столах и буфете.

— Вы, кажется, знаете Ренэ Марешаля?..

Если можно употребить слово «недоверчивость», то именно тень недоверчивости промелькнула в глазах маори.

— Я его хорошо знаю, — ответил он. — Ты его родственник? Ты ведь приехал недавно, правда? Наверное, с последним пароходом…

Как майор почувствовал эту недоверчивость? Она была явной. Даже для белого, как доктор.

— Я не родственник, но специально приехал из Европы, чтобы повидать его…

Было слышно, как в соседней комнате суетились невидимые женщины.

По-французски он говорил правильно. У него даже не было явного акцента… Обаяние его речи придавал голос — глубокий, сильный, идущий из глубин существа, как смех женщин. Легко представить себе его проповеди, наверное, они походят на гимн…

— Мне сказали, что он вернется не раньше, чем через три недели или две…

— Через две… Ты хочешь пить?

Он набрал воды из каменной цистерны, она была чистой, словно из источника. Стакан запотел. Пастор не добавил ни рома, ни виски. Сам он пил с удовольствием, даже с наслаждением.

— Ты хорошо знаешь Ренэ Марешаля?

— Я ни разу его не видел…

— Ты знаешь его семью?

— Я знал его отца…

— А Ренэ отца не знал…

— Да, я слышал об этом.

— Его мать умерла.

— Знаю.

— Ренэ не всегда был счастлив, но здесь он обрел счастье… Ты видел его дом?

— Нет…

— Если хочешь, я тебе покажу… Он построил его своими руками… Он ловит рыбу гарпуном не хуже, чем мой сын…

Через окно он указал на пирогу, качавшуюся на волнах. На корме с гарпуном в руке стоял мужчина, готовый преследовать свою добычу даже в зарослях кораллов.

— Это мой сын… У меня еще четыре дочери.

Этот человек был обезоруживающе открыт. Неужели с ним можно было хитрить?

— Мне говорили, что одна из твоих дочерей — на шхуне вместе с Марешалем…

— Это верно… Правду не нужно скрывать… Ренэ знает только Таити… А я родился на Маркизских островах, но приехал сюда еще ребенком. Мараэ, моя дочь, ни разу не бывала на Маркизских островах. А ты там бывал? Ты должен туда поехать… Это очень красиво. Природа более дикая, чем здесь… Скалистое побережье, как в Бретани, и чудесные деревья. Я строю свои пироги из деревьев, растущих на Маркизских островах… Когда они поженились…

Оуэн вздрогнул, нахмурился, не уверенный, что правильно понял.

— …я посоветовал им совершить поездку по островам на «Астролябии».

— Ренэ Марешаль женился на вашей дочери?

— Да… За два дня до отъезда… Я их обвенчал…

— Ренэ методист?

— Стал им.

Речь текла просто. Образы были простыми, как картинки в детской книжке — яркие, солнечные.

— Видишь ли, я не знаю, чего хочет от него семья, но я уверен, что здесь Ренэ счастлив.

— Его отец умер.

— Для Ренэ он всегда был мертв.

— Он завещал ему значительное состояние… Он был одним из самых богатых людей в Европе…

— Ренэ никогда не был богатым. Не думаю, что он хотел бы им стать…

В его голосе послышалось легкое беспокойство.