Гилберт Честертон - Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)

– Конечно, дело путаное, – коротко ответил Вуд и вновь принялся стучать молотком по подрамнику.

И вот в одно прекрасное утро австралийский кузен нарушил обет молчания. Этот его поступок был довольно примитивным, как и все прочие, но руководствовался он, очевидно, самыми благими намерениями. Он откровенно обратился за советом – но не к одному лицу, как Пейн, а к целому собранию. Излагая свои сомнения, он обращался сразу ко всей аудитории, как государственный деятель на предвыборном собрании. К счастью, мисс Дарнуэй не участвовала в этом совещании; и Пейн содрогался, когда думал о том, что она должна испытывать. Но австралиец был абсолютно честен; считая совершенно естественным обратиться к близким друзьям за помощью, он созвал нечто вроде семейного совета и выложил – вернее сказать, выбросил – все свои карты на стол. Сделал он это с отчаянным видом человека, который уже много дней и ночей бьется над неразрешимой проблемой. В сравнительно короткое время мрачные тени, витающие под низкими сводами замка, изменили его настроение и усилили сходство с портретом – сходство, которое всех так поражало. Совет, состоявший из пяти человек, включая доктора, заседал за круглым столом. И Пейн лениво думал о том, что его серый костюм и рыжие волосы – единственное яркое пятно в этой комнате. Ибо священник и дворецкий были в черном, а Вуд и Дарнуэй носили темно-серые костюмы, казавшиеся черными. Может быть, именно поэтому австралиец называл Пейна «единственным живым человеком в замке».

Молодой Дарнуэй резко повернулся в кресле и заговорил:

– Есть ли во всем этом хоть капля истины? Вот вопрос, который я задавал себе до тех пор, пока не почувствовал, что схожу с ума. Я никогда не предполагал, что меня могут волновать такие вещи. И вот я все время думаю о портрете, о надписи, обо всем прочем, и меня мороз по коже подирает. Действительно ли существует судьба рода Дарнуэй или это только глупое совпадение? Имею ли я право жениться, или в тот момент, когда я женюсь, небо разверзнется и на меня или на мою жену низвергнется нечто черное, огромное, неведомое?

Его взгляд растерянно блуждал по лицам сидевших за столом и наконец остановился на спокойном лице священника, к которому, казалось, и была обращена речь. Трезвый ум Пейна был возмущен тем, что молодой человек, борющийся со своим суеверием, прибегает к помощи представителя самого черного суеверия. Он сидел рядом с австралийцем и заговорил прежде, чем священник успел собраться с мыслями.

– Да, совпадение удивительное, с этим я согласен, – сказал он, стараясь говорить беззаботно и бодро, – но, конечно, мы… – И вдруг он замолк, точно пораженный молнией. Дарнуэй быстро повернул голову в его сторону, когда он заговорил, высоко вздернул левую бровь, – и на Пейна глянуло лицо с портрета. Сходство было поистине ужасающее. Все прочие тоже заметили его; у всех был такой вид, словно перед ними на мгновение вспыхнул ослепительный свет. Старик-дворецкий глухо застонал.

– Ох, как нехорошо, – пробормотал он хрипло, – тут творятся ужасные вещи!

– Да, – тихо сказал священник, – творятся ужасные вещи. И имя самой ужасной из них – абсурд.

– Что вы сказали? – спросил Дарнуэй, все еще глядя на него.

– Я сказал – абсурд, – ответил священник. – Я до сих пор молчал, потому что все, что здесь происходило, меня не касалось. Я был тут по соседству по делам, и мисс Дарнуэй пригласила меня к себе в замок. Но раз вы обращаетесь за советом непосредственно ко мне, то мне нетрудно будет вам ответить. Разумеется, никакая роковая судьба рода Дарнуэй не может вам воспрепятствовать жениться на любой девушке, на которой вам заблагорассудится жениться. Ни одного человека на свете рок не может вовлечь ни в какой заслуживающий прощения грех, не говоря уже о таких преступлениях, как самоубийство и убийство. Никто не может заставить вас совершить преступление помимо вашей воли только потому, что ваша фамилия Дарнуэй, точно так же как меня потому, что моя фамилия – Браун. «Рок Браунов», – прибавил он мечтательно, – звучит даже лучше.

– И это говорите вы! – в недоумении воскликнул австралиец.

– Да, именно я. И именно так я советую вам относиться ко всему, что тут происходит, – весело сказал священник. – Что стало с великим искусством – фотографией? Как обстоят дела с вашим аппаратом? Я знаю, в вашем замке довольно темно, но верхний этаж с его широкими сводами можно приспособить под первоклассное фотографическое ателье. Несколько рабочих сделают вам там стеклянную крышу за два-три дня.

– Знаете, – вмешался Мартин Вуд, – мне казалось, что именно вы не захотите портить вид этих изумительных готических сводов. Ведь это лучшее, что создала ваша религия за все время своего существования. Я думал, что вы должны питать склонность к этому стилю. Откуда у вас такое пристрастие к фотографии?

– У меня пристрастие к солнечному свету, – ответил патер Браун, – а у фотографии есть то достоинство, что она немыслима без солнечного света. И если вы не понимаете, что я готов разнести вдребезги все готические своды мира ради одного человеческого рассудка, то вы вообще меня не понимаете.

Австралиец вскочил на ноги, точно его воскресили.

– Вот это дело, честное слово! – воскликнул он. – Право, не ожидал я этого от вас! И вот что, ваше преподобие: я вам докажу, что у меня еще есть мужество!

Старик-дворецкий все еще не сводил с него испуганного и внимательного взора, словно в вызывающем поведении молодого человека было нечто сверхъестественное.

– Что вы намерены делать? – воскликнул он вдруг.

– Я намерен сфотографировать портрет, – ответил Дарнуэй.

Только через неделю разразилась катастрофа. Подобно грозовой туче заволокла она солнце разума, к которому тщетно призывал своих собеседников священник, и погрузила древний замок и всех его обитателей в роковой мрак рода Дарнуэй.

Оборудовать ателье было нетрудно. Пустое, пронизанное солнечными лучами, внутри оно было похоже на любое другое фотографическое ателье. Но у человека, попадавшего в него из сумрачных покоев нижнего этажа, создавалось впечатление, будто он сразу перешел из темного прошлого даже не в настоящее, а в пустое и яркое будущее.

По предложению Вуда, хорошо знавшего замок, небольшая комната на верхнем этаже была превращена в лабораторию, где Дарнуэй прятался от дневного света, чтобы при свете красной лампочки заниматься приготовлениями к съемке. Вуд, смеясь, говорил, что красная лампочка примирила его с совершенным вандализмом, ибо погруженная в багровый сумрак комната была не менее романтична, чем пещера алхимика.