Андре Бьёрке - Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]

— Ни в коем случае. — Карстен встал и собрал свою одежду. — Ты поступаешь самым разумным образом!

Прости за выражение, но мне тоже хочется заглянуть в карты твоего мужа!

Через несколько минут мы были готовы. Сперва я досадовал, что наша пляжная идиллия была нарушена — неужели нельзя хоть на время отдохнуть от всей этой чертовщины? Но вскоре общее любопытство заразило и меня. У меня появилось то же чувство, которое я испытывал в детстве, зачитываясь «Островом сокровищ».

— Давайте заглянем домой и позовем с собой Арне и Монику, — предложила Эбба. — Чтобы экспедиция была в полном составе.

Однако Арне и Моники дома не оказалось, должно быть, они пошли прогуляться. Мы оставили им записку и поспешили в Пасторскую усадьбу. Погода для такой прогулки была самая подходящая: живописная петляющая дорога очаровала нас всех. Не то что в первый раз, когда мы ехали по ней под проливным дождем. Вскоре она вывела нас к пустошам.

Мы с Эббой опередили других.

— Мне совершенно ясно, что Лиззи до смерти боится своего мужа, — сказала Эбба и сбила одуванчик, который рос на обочине. — Бог его знает, что он за человек. Ты читал «Ночного соловья» Агаты Кристи? Про женщину, которая без ума влюбилась в приезжего донжуана и вышла за него замуж. Она ничего не знала о его прошлом, и ее мучили мрачные подозрения. Наконец в один прекрасный день она узнала, что он убийца. В ящике комода она обнаружила пачку газетных вырезок, в которых сообщалось о судебном процессе над ним. Некоторые убийцы любят хранить свидетельства своих преступлений, чтобы иногда освежать приятные воспоминания. Может, и тут такой же случай?

— Скажешь тоже! — воскликнул я. — Но, честно говоря, я и сам побаиваюсь Пале.

Я невольно вспомнил свой сон. Он во всех подробностях стоял у меня перед глазами: фотография в медальоне Моники, останки лошади, лицо Пале, посеребренное лунным светом.

— В чем дело, Пауль? О чем ты задумался?

— Ночью дурацкий сон приснился. До сих пор осадок. Попробуй расшифровать его, ведь ты изучала Фрейда.

— Давай рассказывай.

Я рассказал почти все, только начало сна подверглось легкой цензуре, я не хотел, чтобы Эбба догадалась о моих чувствах к Монике.

— Вообще-то нельзя расшифровать сон, когда не знаешь, что ему предшествовало, и приходится свободно толковать его элементы. Однако в данном случае это допустимо. Твой сон можно назвать хрестоматийным, в нем действуют самые прозрачные символы. — Эбба приняла строгий профессорский вид, ей не хватало только белого халата и очков в роговой оправе. — Итак, держись! Маленький золотой медальон — это женский сексуальный символ, он представляет Монику как сексуальный объект. Во сне ты открываешь медальон и находишь там фотографию поднявшегося на дыбы жеребца. Так?

— Откуда ты знаешь, что это был жеребец, а не кобыла?.. — начал было я.

— Конечно, жеребец. То есть мужской сексуальный символ, который в данном случае представляет Арне. Ведь Моника его фотографию носит в медальоне…

— А вот этого я не знаю. — Я понял, что мне не следовало затрагивать эту тему.

— Ты — нет, а подсознание знает. Не прерывай меня. Другими словами, это значит, что Арне — любовник Моники, и это соответствует действительности. Но твой сон говорит о том, что и ты к Монике неравнодушен. Ведь ты открыл медальон, чтобы найти в ней свою фотографию, верно? Ты хочешь, чтобы она принадлежала только тебе. Следовательно, ты постараешься, чтобы твой соперник лишился жизни. Потом ты увидел плавающие в воде останки лошади. Символ подтверждается — ведь это, по сути дела, были останки Арне. Сон говорит о том, что ты желаешь ему смерти.

— Ну, а Пале? Он-то почему мне приснился?

— А это своеобразное повторение вчерашнего эпизода возле конюшни, когда его испугалась лошадь. Этот человек символизирует для тебя страх. Ведь так? Ты сам только что сказал, что боишься его. Тебе видится в нем что-то таинственное, мефистофельское. Когда человек во сне нарушает запрет, он часто испытывает страх, и этот страх символизируется появлением того, кого человек боится. Вспомни, когда в детстве ты совершал какой-нибудь проступок, тебе мерещился трубочист, или тролль, или дьявол…

— Никогда! — запротестовал я. — Я получил здоровое воспитание и никогда не был суеверным. Давай оставим эту тему. Ты обвинила меня во всех смертных грехах. Я и распутник, и мизантроп, и убийца… Кто еще?

Эбба засмеялась.

— Не отчаивайся, милый Пауль. Во сне мы все хищники и злодеи. Сон — это своеобразная отдушина, понимаешь? Надо же нам иногда освобождаться от подавляемых влечений. Зато, проснувшись, мы ведем себя примерно.

Я дал себе слово больше никогда никому не рассказывать свои сны, во всяком случае тем, кто изучал психологию. Самое печальное было в том, что она уличила меня в желании нарушить десятую заповедь. Каковы будут последствия? Эбба угадала мои мысли!

— Чего ты смутился? Не бойся, я никому не скажу, -что ты влюблен в Монику. Психоаналитик обязан соблюдать профессиональную тайну. А вообще могу тебя порадовать — она к тебе тоже неравнодушна.

— Я знаю, что она ценит нашу дружбу, но ведь ты не хочешь сказать…

— Именно это я и хочу сказать: она тоже в тебя влюблена. И тут уже мой вульгарный психоанализ ни при чем, мне это подсказала моя безошибочная женская интуиция. Выше голову, мальчик мой!

— Но как же мне себя вести? Ведь Арне мой друг…

— Разумеется, тебе не хотелось бы терять его дружбу, даже если ты и убил его во сне. Думаю, твои притязания на Монику восторга у него не вызовут. Но его отношения с Моникой, судя по всему, исчерпаны, разрыв может произойти в любую минуту. Главное, не торопись. Терпеливый своего дождется.

Мы подошли к узкой расселине, по которой проходила дорога. Солнечные лучи проникали сквозь нависшие над дорогой деревья и радовали глаз причудливой игрой света. Нам казалось, что мы идем по зеленому аквариуму. Над нашими головами кружили две большие желтые бабочки. Вокруг царила тишина — природа погрузилась в послеобеденный сон.

Карстен, Лиззи и Танкред наконец догнали нас.

— Как раз на этом месте лошадь прошлый раз стала, — сказал Карстен.

— А там, впереди, уже Пасторская усадьба? — спросил Танкред у Лиззи.

Она не ответила. Оцепенев от ужаса, она смотрела в сторону дома.

— Боже мой, опять он! — воскликнула Лиззи.

На крыльце у парадной двери стоял человек. Он, видимо, только что постучал и в ожидании, пока ему откроют, поглядывал на окна второго этажа. Я его сразу узнал, это был рыбак Рейн. Должно быть, услышав наши шаги, он обернулся. Даже за сто метров я ощутил на себе его безжизненный взгляд.

— Не понимаю, почему он продолжает приходить к нам? — прошептала Лиззи. — Моему мужу больше не о чем говорить с ним.