Татьяна Степанова - Врата ночи

Он смотрел на нее. Кате казалось — сквозь нее. — Ничего, так, ерунда, — он вяло улыбнулся. А ей в эту минуту отчего-то подумалось: нет, в траурный бешмет и черкеску там на вечере должен был вдеться не тот грузный апатичный Астраханов, а этот вот мальчик с глазами, похожими на черные агаты. Это было бы гораздо колоритнее, романтичнее: Хаджи-Мурат...

— Ничего, — Алагиров снова улыбнулся. — Как Пушкин сказал? «Как мысли черные к тебе придут, Откупори шампанского бутылку...» А вы на Кавказе бывали. Катя?

— В Сочи, в Кисловодске, на Домбае.

— Значит, наши горы видели. Домбай. Гора там есть Домбай Ульген — «Зубр убит». Там зубры водившись, бизоны, такие здоровые рогатые быки. Потом их истребили. А сейчас снова разводят в Тебердинском Заповеднике.

— Плохо животным, когда идет война, — тихо скаЗала Катя.

— Людям еще хуже. — Алагиров помрачнел. — На Домбае тихо. У нас пока тоже, но... На следующий год летом, ну как мы с нашим вояжем покончим, приезжайте с Сергеем ко мне в гости в Нальчик. Вы когда собираетесь пожениться?

Катя не хотела ему врать — милый кавказский мальчик. Она пожала плечами.

— Это у мужчины надо спрашивать, Абдулла.

Он кивнул.

— Да, когда я дома жил, тоже так думал. А как сюда, в Москву, приехал, то... У вас женщину надо спрашивать. А она отвечать не хочет.

Вошли Яна, Белкин и... Анатолий Риверс.

Валентина Белкина Катя видела на вечере «югоармейцев» мельком. Они не разговаривали. Хранитель музейной экспозиции был занят беседами с военными историками. Но сейчас он приветствовал Катю радушно, как старую знакомую. И тоже не очень удивился, что она снова посетила музей. Катя сочла нужным пояснить ему, что «очень интересуется рисунками Яны». «Ну так талантливого мастера за версту видно!» — усмехнулся Белкин. А Катю снова насторожила его военная выправка.

Но кто сразил ее наповал — так это Риверс! Клипмейкер кардинально сменил свой имидж, ну просто как змея по весне кожу. Никаких легкомысленных клешей и водолазок — кремовые мешковатые брюки; синяя хлопковая летняя рубашка а-ля Брюс Уиллис, расстегнутая до середины груди, золотой браслет, золотая цепочка на шее. «Наверное, воображает, что это гиперсексуально», — ехидно подумала Катя. Резкие энергичные движения, исполненные глубочайшей задумчивости «дымчатые взгляды» — и жесткое выражение лица.

Это не был прежний ломавшийся, кокетничавший неизвестно перед кем вертлявый киношный субчик, нет, это был некто, отлично знающий себе цену, уверенный, недосягаемый в своем новообретенном модном великолепии. Катя прикинула: сколько лет может быть Риверсу? Моложавость его была обманчива, а волосы он мелировал. Эти морщинки у глаз, резкие складки у губ — лет тридцать девять, а то и больше...

Изменилась вместе с имиджем и манера его беседы. Не осталось и следа той лихорадочной расторможенности, которая так неприятно поразила Катю в их первую встречу. Сейчас Риверс был хмур и неприветлив. Нехотя поздоровавшись, он сразу же затеял с Яной чисто профессиональный разговор.

У Кати возникло ощущение, что у клипмейкера что-то не клеится, чем-то он сильно недоволен и раздосадован. Краем уха она слышала, о чем они говорили: «Пробы... забраковали... монтаж.... Какого рожна этим лягушатникам... пробы... да пошли они со своими придирками... У нас в контракте не значится...»

Она подумала: пока они заняты, самое время словно бы невзначай поинтересоваться у Белкина или Алагирова (тот по-прежнему сидел в углу, не спуская глаз с Яны и Риверса), чьи же все-таки эти кассеты и что на них записано? Но она опять не успела — в зал вошел... Алексей Скуратов. И при виде его Катя просто растерялась. Он тоже явно не ожидал встретить ее здесь. Кате даже показалось, что он не знает, что и сказать... ей. Однако первое неловкое замешательство быстро сгладилось. Опять же благодаря Белкину, шумно приветствовавшему шефа «югоармейцев».

— Мы с тобой на пять договаривались, прости, что опоздал, — сказал Скуратов Белкину.

— А я тут все равно до вечера. Документы готовы, — просто ответил тот.

И Катя поняла: знают они друг друга давно, крепко на «ты». И это только в их первой беседе с Мещерским Белкин официально именовал своего старого приятеля Скуратова по имени-отчеству.

С Алагировым Скуратов поздоровался так, словно они уже сегодня где-то виделись. Риверсу коротко вежливо кивнул — тоже был, видимо, знаком с клипмейкером.

— Здравствуй, — это адресовалось Яне Мелеску.

— Здравствуй, — она медленно поднялась. Рулон ватмана покатился по столу, упал на пол.

— Здравствуйте, Катя, вот уж неожиданная встреча, приятный сюрприз!

Скуратов смотрел на Катю, хитро прищурившись. От Мелеску он просто отвернулся. Не поднял рулон ватмана с пола.

— Здравствуйте, Алексей. — И какими же судьбами?

Катя опять что-то пробормотала насчет «рисунков».

— Ну, я же говорил вам — мы с вами обязательно еще встретимся.

Она не помнила, чтобы он говорил ей это. Точно не говорил.

— Ну, пойдем, проинспектируешь. Отчет о проделанной работе, — усмехнулся Белкин. И увел Скуратова в кабинет хранителя экспозиции.

Катя, для того чтобы хоть как-то заполнить неловкую паузу, возникшую при появлении шефа «югоармейцев», снова с фальшивым жаром принялась восхищаться халафской керамикой. Она чувствовала: с появлением Скуратова что-то изменилось. Изменился Алагиров. Изменилась Яна. Алагиров напрягся, хотя по-прежнему хранил глухое молчание в своем углу. Яна, напротив, оживленно отвечала на льстивые замечания и комплименты Кати, охотно показывала свои рисунки — еще, еще, доставая их из все новых папок, из стола, но...

Опрокинутое лицо, потерянное, тоскливое выражение глаз... На лице Яны вдруг разом проступила вся косметика. Словно ей в лицо направили яркий электрический свет. И теперь они существовали по отдельности — лицо женщины и эта яркая помада на губах, тени, жирная черная тушь на цыганских ресницах.

Анатолий Риверс подошел, присел на край стола, тоже внимательно начал рассматривать рисунки.

— Пашем-пашем с тобой, а эти забугорные снобы все губы кривят, — буркнул он сквозь зубы. — То им не так, это... А чего сами хотят, объяснить толком не могут. Колорит Востока, ассиро-шумерские мотивы, мать ях за ногу... Чтоб их черти разорвали, лягушатников! Ну, что такая кислая? — неожиданно в упор спросил он Яну.

— Ничего. Голова болит. Здесь очень душно.

— Да уж точно, хоть топор вешай, — нагло хмыкнул Риверс. — Хоть бы кондиционер Валька врубил, а то от этой пыли веков рак легких схлопочешь. А вы, я гляжу, подружились? — Он бесцеремонно зыркнул на Катю.

— Да, мы познакомились, — кротко ответила она. А сама подумала: нет, манеры клипмейкера ничуть не изменились. Усугубились.