Татьяна Степанова - Темный инстинкт

— Мне ли не знать? — Сидоров почесал подбородок. — Хм, разве вы были настолько близки с гражданкой Даро Майей Тихоновной, что восприняли ее смерть как удар?

— Мы были союзниками.

— В чем же?

— В одном важном вопросе. Но к деньгам это отношения не имеет.

— Вы не хотите сказать, в каком?

— Это касается частной жизни моей семьи.

— Увы, ваши умные слова, Петр Станиславович, — всего лишь слова. И они представляются мне пустой отговоркой.

— Ну раз так.., выходит, мое замечание о далеких и недалеких сыщиках было сделано впустую. В таком случае думайте что хотите. Если дойдет до самого худшего и меня арестуют по этой вашей глупой и бездоказательной версии, я обсужу с моим адвокатом, насколько моя защита на суде окрепнет от оглашения этих частных сведений. Но до тех пор не скажу ничего.

— А другие вопросы вам можно задавать без адвоката пока что?

— Это допрос?

— Беседа. Я же не записываю ничего, видите.

— Хорошо, попробуйте. — Пит усмехнулся, кивнув Мещерскому:

— К тебе он так же подъезжал, нет?

— Вы любили свою мать? — неожиданно спросил Сидоров.

— Очень любил. Она умерла молодой. А почему это вас интересует?

— Так. Просто я так и думал, что вы — любящий сын.

Но пойдем дальше. Утром накануне первого убийства вас видели вместе с Андреем Шиповым. О чем у вас шел разговор?

Новлянский помолчал.

— Это вам Димка сказал? — он прищурился. — Круто вы с ним в тот раз обошлись. Чего с перепугу не соврешь…

Но я — не Корсаков, вы это, надеюсь, понимаете?

— Конечно, понимаю, — опер кивнул. — Поэтому и беседуем мы с вами на вольном воздухе, а не у меня в кабинете. Так вы будете отвечать? Или тоже только при адвокате?

— Отчего же, буду. В этом никакого секрета нет. В то утро мы с Андреем говорили о Марине Ивановне. Нас обоих беспокоило ее состояние.

— Она что — больна?

— У нее нервы шалят. Давно уже.

— И что конкретно вам сказал Андрей?

— Что Марину Ивановну следует показать хорошему специалисту, однако сделать так, чтобы эта инициатива исходила от нашего семейного врача, а не от кого-то из членов семьи.

— Специалисту? По нервам? Это психиатру, что ли?

— Нервы невропатолог лечит, — влез Мещерский.

— Но вы-то, Петр, и Шипов психиатра имели в виду? — Сидоров нахмурился. — А что все-таки с Мариной Ивановной? ду?

— Ей постоянно снятся кошмары, ее мучают галлюцинации. Они вон знают, — Новлянский кивнул на приятелей. — Ее нервная система совершенно расшаталась. А после этих трагедий вообще… Словом, ее здоровье всех нас очень беспокоит.

— И долго вы говорили в то утро с Шиповым?

— Минут пятнадцать, наверное.

— А потом что?

— Ничего. Мы расстались, и я пошел к озеру.

— А Шипов?

— Остался в саду. Больше я его не видел.

— В саду был кто-то еще?

— Да. Димка. Он в шезлонге загорал.

— А секретаря вашего вы не видели?

— Он крутился возле машины, вроде ехать куда-то собирался.

— Так. А что вы делали на озере в то утро?

— Отдыхал. Ничего не делал, короче. Вернулся домой в начале второго, помог сестре машину вымыть. Потом двигатель надо было проверить.

— Какая у вас машина?

— «Тойота». Старая уже, барахлит.

— А возвращались вы с озера этой вот дорогой, мимо колодца?

Новлянский отвернулся и оперся на бетонное кольцо.

— Так и знал, что вы именно так зададите свой следующий вопрос, капитан. Но.., я бы, будь я на вашем месте, задал бы его несколько иначе: а что вы сейчас тут, Петр Станиславович, делаете у этого самого колодца? — Он смотрел в сруб. — Так, мне кажется, будет для всех интереснее.

— Ну и?.. — опер насторожился. — Что сейчас-то?

— И я отвечаю на ваш своевременный вопрос, капитан: стою и думаю. — Новлянский холодно усмехнулся. — Думаю о том, какую роль во всем этом странном деле играет этот вот роковой колодец. И эта кровь: здесь и здесь на стенках, и там внутри сруба — видите?

— Ну?

— Ведь тогда вы обнаружили Андрея лежащим на колодце, так?

Кравченко и Мещерский обменялись молниеносным взглядом: Пит знает больше, чем говорит, он…

— Я подумал, что такие вот потеки крови могли получиться от того, что тело возложили на колодец головой к восходу солнца. — Новлянский обогнул бетонное кольцо. — Я прав?

Сидоров облизнул пересохшие губы.

— Вы правы. Ну? И что все это, по-вашему, значит?

Новлянский присел на корточки, примял ладонью мокрую траву, колупнул мох в бетонной трещине.

— Это значило бы очень многое, если бы вы приняли к сведению один весьма примечательный факт. Не менее примечательный, чем моя пресловутая «материальная заинтересованность» — Ну? Что еще за факт? Да говори же, черт возьми!

Сидоров терял терпение.

И тут Новлянский задал очень странный вопрос, смысл которого стал понятен только Мещерскому, и то не сразу, а через какое-то мгновение, потому что поначалу это было " похоже на петарду в ночи: ослепило, оглушило и…

— А вам до сих пор не сказали, что наш Агахан — парс?

Или зартошти, как он это называет?

— Файруз — ЗОРОАСТРИЕЦ?! — воскликнул Мещерский. — Но ведь тогда получается, что… Господи боже, ну конечно! Колодец!

Кравченко выжидательно молчал. Слово «зороастриец» кое-что сказало и ему, но самого главного он пока так и не понял. Зато Сидоров не стеснялся показать, что ему-то совершенно ничего не ясно.

— Ну? — он уставился на Новлянского. — Что вы хотите этим сказать?

Тот пожал плечами:

— А я уже все сказал, капитан. Теперь дело за вами.

— Не валяйте дурака! Какой еще к дьяволу парс?

Какой зороастриец?

Сидоров злился — от его прежнего напускного спокойствия не осталось и следа.

Пит презрительно усмехнулся:

— Вы вообще где-нибудь учились? Образование-то у вас какое-нибудь имеется? Или так, криминалистический ликбез?

Опер покраснел. А Мещерскому подумалось: сознательное оскорбление в невежестве, брошенное Новлянским оперу, — ответ на слишком уж бесцеремонную его атаку. Однако оказаться свидетелем того, как человека сознательно зачисляют в ряды презираемого быдла, крайне неприятно. И вообще, если уж честно, им обоим — и оперу и «яппи» — следовало бы поучиться, как себя вести.

— Подождите-подождите, я сейчас попытаюсь попроще объяснить, — вмешался он в назревающую ссору. — Это же очень интересно! Зороастрийцы, Саша, — он примиряюще улыбнулся нахохлившемуся Сидорову, — это в настоящее время такая восточная религиозная секта, имеющая древнюю историю. В Иране последователей зороастризма осталось немного, и насколько я знаю, они живут весьма обособленно от основной мусульманской общины.

Их иногда называют парсами, но только за пределами Ирана. Господи, мне же всегда казалось, что Файруз НЕ ПОХОЖ на мусульманина! Но я и представить себе не мог…