Михаил Кривич - Бюст на родине героя

В общем, мы не сделали никаких открытий и ничего нового не изобрели. Но, Боже мой, как хорошо мне было!

Необъятных размеров американское одеяло давным-давно сползло на пол, и мы лежали с Барби неукрытые, по очереди затягиваясь одной сигаретой. Не гаснущие ночью огни какой-то там авеню, куда выходили Барбины окна, освещали комнату, и я получил наконец возможность проникнуть в давно мучившую меня тайну черной расы: есть ли у них, у черных женщин, разумеется, еще где-нибудь такие розовые, словно вытертые, места, как на ладошках. Когда я спросил об этом Барби, она расхохоталась и предложила мне провести самостоятельное антропологическое исследование.

Я самым бесцеремонным образом переворачивал ее, крутил так и этак, а она принимала соблазнительные скульптурные позы и хохотала при этом словно от щекотки. Розовых местечек я не нашел, напротив, ее ровного светло-шоколадного цвета кожа в ложбинке между грудей, в складках внизу живота слегка темнела, приобретая сизоватый оттенок чрезмерного южного загара.

— Ну что, сэр, вы собрали материал для курсовой работы? Для докторской диссертации? Вы намерены, сэр, материал публиковать, придать гласности? — потешалась надо мной Барби. — Как видишь, у меня нигде не вытерто. Да и откуда взяться вытертому, если все мужики вроде тебя: минуту-другую потрутся, а потом исследуют, как Джеймс скелеты. Ой, не уходи, не уходи, я шучу, шучу, иди сюда… сюда…

Потом она незаметно уснула. Лежавшая у нее на бедре моя рука ощутила пупырышки гусиной кожи, я укрыл Барби, а сам отправился на поиски спиртного.

Искать долго не пришлось — все Барбино хозяйство умещалось в одной комнате, другой не было. Кажется, у них это называется студией: и спальня, и гостиная, и прихожая, и даже кухня — все вместе, без перегородок, только ванная с туалетом, как у нас говорят, совмещенный санузел, отдельно. Я залез в бар-холодильник и извлек из него — что бы вы думали? — нашу родимую матушку «Столичную». И так умилился нежданной-негаданной встрече на чужой земле, что, свернув колпачок, разом отхлебнул добрую треть прямо из горлышка. Хорошо пошла! А дальше буду пить по-ихнему, цивилизованно, решил я. Взял стакан, лед и, чтобы не тревожить сон Барби, отправился в ванную.

Зажег свет и, стоя перед раковиной, напихал льда в стакан, плеснул немного «Столичной», добавил воды из-под крана. Попробовал — не по-нашему, не залпом, а чуть-чуть, глоток, как отхлебывают нашу водочку они. Тоже ничего. Со стаканом в руке я подошел к приоткрытому окну и выглянул на улицу.

Окно ванной выходило не на авеню, а во двор, мрачный бетонный колодец, на дне которого между мусорными баками стояла машина, в салоне горел свет. Приглядевшись, я различил темный силуэт на водительском месте. События последних двух дней настроили меня на определенный лад, и я невольно подумал, что человек в освещенной машине — замечательная мишень. Эта мысль потянула за собой следующую: на фоне залитого светом оконного проема я тоже мишень хоть куда, пали — не хочу.

Я отскочил от окна, вырубил свет в ванной, вновь приблизился к окну, но на сей раз не высунулся, а встал сбоку, прижавшись к раме. Мне показалось, что силуэт немного переместился, словно человек за рулем откинулся на сиденье. Свет в салоне погас. Обе мишени убрались.

Прошло всего несколько секунд, я еще стоял у окна, как из комнаты послышался сдавленный крик. Я бросился к Барби.

С искаженным от ужаса лицом она сидела на краю постели и указывала трясущейся рукой на дверь.

— Там кто-то есть… — прошептала она. — Смотри, смотри!

Я обернулся к двери. Там никого не было. Но дверная ручка медленно поворачивалась. Пол-оборота направо. Остановка. Пол-оборота налево. Остановка. Снова пол-оборота по часовой стрелке…

Я хотел было двинуться к двери, но Барби вцепилась в меня мертвой хваткой и закричала, как тогда, на набережной возле вэна, — пронзительно и дико:

— Не ходи туда, они тебя убьют!

Зажав ей рот ладонью, я потянулся к столику возле постели и схватил телефонную трубку.

— Замолчи! Как звонить в полицию?

В этот момент дверная ручка перестала вращаться, и за дверью явственно послышались удаляющиеся шаги. Загудел мотор лифта.

— Как звонить в полицию? — повторил я вопрос.

Тут в телефонной трубке щелкнуло, раздался гудок, потом второй. Передвинув переключатель на прием, я протянул трубку Барби. Но она замотала головой, и я понял, что говорить она не в состоянии.

— Алло, — сказал я. — Слушаю вас.

— Прости, что беспокою посреди ночи, — это был голос Олега. Кстати, я не помнил, когда мы перешли на «ты». — Знаю, что не спишь.

— Где ты? — спросил я.

— Где, где… В Караганде! Ты ж видел — сижу во дворе под окнами. Из машины звоню. Натан велел до утра караулить, пока не натрахаетесь. — Олег зевнул.

Нас охраняют, тогда все в порядке. Я улыбнулся Барби и погладил ее по щеке.

— Наши, — шепнул я ей и громко сказал в трубку: — Слушай, только что кто-то ломился в дверь. Я хотел звонить в полицию.

— Никуда не звони, отдыхай. Грегор проверял, как вы заперлись. Отдыхай, — повторил Олег и снова зевнул.

— Спасибо, — сказал я.

— Ладно уж. Трахайтесь, молодожены, а мы тут до утра посидим. Бай. — И отключился.

Я принес Барби из ванной свой недопитый стакан «Столичной». Ее била дрожь, водка выплескивалась из стакана, и мне пришлось поить ее из рук, как ребенка. Цокая зубами по стеклу, она сделала несколько глотков и стала успокаиваться.

Мы легли под одеяло, я обнял ее и прижал к себе.

— Перепугалась? — спросил я шепотом.

Она кивнула и тихо заплакала, как тогда, когда она мне приснилась. И точно так же, как в том сне, я гладил ее теплые ноги и успокаивал, только мы были не в мчащейся по нью-йоркским закоулкам машине, а в мягкой постели под надежной охраной отчаянных Натановых бодигардов: выручая нас, они одного уже, не задумываясь, замочили, коли Натан прикажет, замочат еще десяток. Другой вопрос, зачем все это Натану, но это не сейчас, главное сейчас — мы с Барби в безопасности и вместе.

— Ну что ты, глупая, — нежно шептал я, — успокойся, все в порядке. Ты же там, на набережной, была молодцом. Не испугалась, сама ввязалась в драку. А здесь чего…

— Да, не испугалась… Скажешь, не испугалась… — всхлипывала Барби. Но она уже пришла в себя и улыбалась мне. — Я еще штанишки не застирала, после того как не испугалась.

Потом мы снова занимались любовью. Ох, как мы ею занимались!

Потом просто валялись и дурачились. Барби вышучивала мой книжный, старомодный английский: ну-ка повтори, как ты сказал, ой умора! И устроила мне настоящий экзамен по языку: прикладывала мою лапу к своей груди, животу, ягодицам и строго спрашивала, как это называется. Я отвечал, словно школьник у доски. И споткнулся лишь единожды, когда она запихнула мою руку себе между ног, а я смущенно назвал предъявленную часть тела, совершив при этом постыдную ошибку в произношении «u» в закрытом слоге. Отхохотавшись над моим произношением, Барби поинтересовалась, как это звучит по-русски, и мечтательно повторила за мной грязноватое словцо.