Михаил Кривич - Бюст на родине героя

— Сбрось скорость, а то проскочим. Вот здесь.

Свернули. Опять направо. Медленно проехали метров триста. Остановились. Водитель выключил мотор, перемахнул через спинку своего сиденья и встал надо мной. Из-за его спины голос командира:

— Тащите их сюда. Обоих.

Меня подхватывают, волокут по проходу и бросают на переднее пассажирское сиденье рядом с дверью. Вслед за мной выволакивают Барби. В отличие от меня, она продолжает сопротивляться — извивается всем телом. В полумраке салона сверкают белки ее глаз, рот заклеен здоровым куском пластыря — вот почему она мычала. И сейчас отчаянно мычит, мотая растрепанной головой. Внезапно мне приходит в голову, что она влипла как кур в ощип ни за что ни про что, все из-за меня, она-то им ни к чему, а в вэн полезла, чтоб только меня не бросать, тоже мне жена декабриста. Как бы я, мужик, повел себя на ее месте? Вздор это, впрочем: не бывать мужику на бабьем месте — нечего рассуждать на эту тему и гадать, как бы сам поступил. А вместо рассуждений надо просто отдаться накатившей волне благодарности и нежности к этой черной девчонке с кровоточащими ссадинами на щеках. Что я и сделал.

Мы сидим с Барби рядом — два манекена со связанными за спиной руками и стреноженными ногами. Перед нами — водитель и тот, кто обут в штиблеты и может говорить на чистом русском языке. К ним присоединяется командир. Ага, значит, двое остались на набережной.

У командира в руке продолговатый предмет, он приближает предмет ко мне — жмурюсь от нестерпимо яркого света.

Низкий голос командира:

— А теперь поговорим без спешки. Кто тебя послал?

Я молчу, потому что ничего не понимаю.

— Кто тебя послал? Ну, говори, сукин сын…

— Я вас не понимаю. Куда послал?

— Не понимаешь? Сейчас поймешь!

Ослепленный фонарем, не вижу, кто из троих бьет мне по лицу. Не очень сильно и не очень больно. Но губы немеют, вкус крови во рту. Молчу.

— Повторяю вопрос: кто послал тебя к еврею? — Голос командира ровен и бесстрастен.

Так я и знал. Натановы дела. Предчувствовал: за ласку бандита придется расплачиваться, однако не думал, что так скоро.

— Я действительно не понимаю вас. Кто меня послал? Не знаю. Ну ОВИР, мне там паспорт дали…

— Так-то лучше. А кто такой Овир?

Хорош вопросик! В другое время и в другом месте можно было бы и посмеяться. Впрочем, из него следует, что командир — вовсе не такой уж большой командир. Простой исполнитель. Но с какими полномочиями — вот что интересно.

— Не кто, а что. Контора у нас такая. Отдел виз и разрешений. Хотят выпустят, хотят не выпустят.

— Слушай, сучонок, ты нам мозг не еби, а то кровью нахаркаешься. — Это говорится по-русски, но сейчас родной язык меня больше не радует. Обладатель сутенерских штиблет переходит на английский и обращается к командиру: — Да он смеется над нами! Дай-ка я его разговорю.

— Погоди, успеешь, — бросает командир русскому и говорит мне, по-прежнему спокойно и бесстрастно: — О’кей. Пошутили, и будет. Теперь к делу. У меня к тебе три вопроса. Ответишь по-хорошему — останешься жив. Не захочешь отвечать — все равно заставлю. Но потом обоих закопаю. Здесь же. Лучше места не придумаешь. Сам посмотри. — Он убирает фонарь.

Я озираюсь по сторонам. Рядом со мной тяжело дышит Барбара. За окном темнота, только вдали, на самой оконечности мыса виднеется полоска огней. И впрямь подходящее местечко.

— Три вопроса — и ты уйдешь живым. И девка тоже. Кто послал тебя к Казаку? Раз. Что ты ему привез? Два. Что повезешь обратно? Три. Отвечай! Ну?

Я не герой, я не партизан и не хочу им быть. Не хочу быть закопанным на узкой полоске американской земли, омываемой Атлантическим океаном, а хочу жить, спать с Барби, пить с друзьями, хочу вернуться домой. Не хочу из-за темных делишек Натана выплевывать кровь, которая натекает в рот из рассеченной губы. Не хочу! Я готов расколоться, рад бы расколоться, рад бы выложить все, что знаю, все до последней детали. Но мне выкладывать нечего, потому что ничего не знаю.

— Послушайте, я на самом деле ничего не знаю. Меня никто к Казаку не посылал, никто ничего не передавал для него, он мне ничего не давал. Говорю вам, я ничего не знаю.

— Ладно. Не знаешь так не знаешь. Может, забыл. Что ж, будем вместе вспоминать.

Командир говорит это спокойно, без малейших следов раздражения. Он уверен, что своего добьется, а спешить ему некуда.

— Доставай инструмент, — бросает он русскому.

Не могу оторвать глаз от длинного штыря с проводами, который держит в руках русский. Штырь только что был темным, но вот начинает испускать слабый, едва уловимый свет, становится темно-красным, потом ярко-малиновым. Он приближается к моему лицу, я ощущаю исходящий от него жар.

— Расстегни ему рубашку! — приказывает командир. Чья-то рука хватает меня за ворот и рвет. Сыплются пуговицы. — Давай! — приказывает командир. И тут же меня пронзает нестерпимая боль. Я слышу свой вопль и ощущаю запах жареного мяса.

— Теперь будешь гово… — Командир замолкает на полуслове.

Мне кажется, я еще кричу, но это не крик боли, а визг тормозов. Где-то за стенами пыточной, за бортом нашей тюрьмы на колесах кто-то включает рубильник — мощный сноп света бьет в глаза. Мы, пять человек в вэне, освещены им, как рыбы в аквариуме.

Снаружи раздается усиленный микрофоном голос:

— Вы окружены. Бросьте оружие и выходите!

— За руль! — орет командир.

Я вижу, как водитель перемахивает через спинку сиденья и плюхается на свое место. Слышу звук стартера, вслед за ним автоматную очередь и звон рассыпающегося стекла. Оттолкнувшись связанными ногами от пола, кренюсь направо, подминаю под себя Барби, и мы оба словно кули с ватой скатываемся на пол.

Еще одна очередь. Хлопают двери. Топот ног. Треск пистолетных выстрелов. И все стихает.

Кто-то поднимает меня за плечи и разрезает веревку сзади. Не оборачиваясь, разминаю онемевшие руки и смотри в глаза Барби. Она лежит на полу и смотрит на меня. Кажется, она улыбается. Ну и девка!

— Быстро, быстро, нет времени телиться, — торопит знакомый голос.

Я оборачиваюсь и вижу озабоченное лицо Олега.

Появляется Грегор и еще какой-то незнакомый парень. Нас с Барби торопливо освобождают от пут и запихивают в спортивную машину Олега. Машина срывается с места; последнее, что я вижу, это изрешеченное пулями лобовое стекло вэна и уткнувшуюся в руль неподвижную голову водителя.

На набережную мы возвращались той же дорогой. И доехали, мне кажется, быстрее, чем на вэне в обществе похитителей. То ли Грегор — за рулем сидел он — был водитель лучше покойника, то ли мне действительно просто так показалось, потому что я не лежал носом в пол, а утопал в мягких кожаных подушках и держал за руку Барби.