Михаил Кривич - Бюст на родине героя

— А ну вас, черти, — беззлобно огрызался Стас за столом. — Бросьте ржать. Дайте же послушать, Христа ради.

Застольный Стас хотел послушать Стаса экранного. Мы потихоньку угомонились и дали ему такую возможность. И сами стали слушать и смотреть. И прониклись симпатией к девчонкам, чья профессия до недавнего времени у нас и вовсе профессией не считалась, а считалась сплошным срамом, упоминать который можно было разве что в милицейских протоколах. А ведь проблема-то существует. И Стас наш — вот смельчак! — взял да поставил ее.

Мужики разошлись за полночь, а Славик остался ночевать у меня. Я постелил ему на диване, и он моментально уснул. А я немного прибрал и улегся в свою койку. Скрипнули пружины, я натянул одеяло на голову и второй раз за этот длинный день подумал: слава Богу, я дома.

Странная штука. Жил себе припеваючи в городе, побывать в котором мечтал сызмальства, вел жизнь богатого бездельника, был окружен заботой и вниманием, в общем, как говорится, сыт, пьян и нос в табаке, да еще такая баба, можно сказать, подарок судьбы, но нет же — сидело, извините, шило в заднице: тянуло домой, к друзьям, к работе, привычному обиходу, к родной речи на улицах, к родной пьяни у магазина.

Дождался — вернулся домой, получил что хотел. Вот оно — кругом все родное: под окном набравшийся с утра дворник-лимита Николай костерит почем зря профессора Гошу, забывшего возле своей машины пустую картонную коробку; у соседнего дома стоит мебельный фургон, что-то выгружают — судя по сочным репликам грузчиков, тяжелое; по загаженному сырому газону носятся собаки — хозяйские и бездомные; с грузовика торгуют картошкой и антоновкой. Ни словечка по-английски, все на русском.

Все свое, понятное. Но отчего так тревожно?

Я сидел перед окном за машинкой — вставил свежую ленту, вставил чистый лист бумаги — и пытался восстановить в памяти неотложные дела и встречи из похищенного ежедневника.

Ладно, Бог с ними, с делами, что вспомню, то вспомню, а что забуду — Земля не перевернется. Но отчего так муторно?

Там, в Нью-Йорке, была реальная опасность, хотя ни я, ни хитрый Натан толком не знали, откуда она исходит. Накладочка вышла, говорил Натан. Каждая из двух этих нью-йоркских накладочек могла оказаться в моей жизни последней, но настоящего страха тогда я почему-то не испытал — может, просто не успел? Мой неновый организм ответил на стрессы хорошим выбросом адреналина, и такая физиологическая реакция на опасность, как я потом заключил, даже чуть омолодила меня, в немалой степени помогла мне не осрамиться перед Барби, наверняка знавшей мужиков не чета мне.

Отчего же так тревожно, так муторно сейчас?

Шмон в Шереметьеве, шмон в моей квартире. Рука конторы.

Артем спросил: что у них к тебе? Откуда я знаю? Да ничего! Какие у меня дела с конторой, какие у конторы дела ко мне? Да никаких! Впрочем, почем я знаю?

Контора, гэбуха, Галина Борисовна… Всемогущая, всевидящая, вездесущая. Я всегда посмеивался над контороманией: на работу не взяли — контора, вынули статью из полосы — контора, баба не дала — тоже контора. А кто ее в глаза видел, эту таинственную Галину Борисовну?

Не надо лгать самому себе — видел! Глаза в глаза смотрел, когда пытались вербовать на заводе, где работал после армии. Каждый день сталкивался в коридорах издательства с ее полномочным и почти не скрывавшим своих полномочий представителем Владленом Максимовичем. Наблюдал живьем, в деле, когда до самого отъезда диссидентствовавшего Шурку водила наружна. Мало того что видел, в гостях побывал у нее, в самом ее логове.

Лет пятнадцать назад было дело. Посреди рабочего дня у меня на столе зазвонил телефон. Незнакомый мужчина назвал меня по имени и отчеству, представился именем же и отчеством, которые, впрочем, попросил вслух не повторять, и выразил надежду, что я не сочту за труд подъехать к нему на короткий разговор в райотдел комитета. Это зачем? — поинтересовался я. Не по телефону, ответил звонивший. Так не сочтете за труд? Не сочту.

Я приехал на указанную улочку, нашел строение номер три (не дом, заметьте, строение) и неприметную дверь без таблички, нажал на кнопку звонка, и мне тотчас же отворили. Я назвал имя и отчество меня пригласившего. Как же, как же, добро пожаловать, вас уже ждут. Действительно, ждали: по коридору мне навстречу шел, радушно улыбаясь, аккуратно причесанный, с проборчиком, молодой человек в недорогом, но тоже аккуратном костюмчике, воротничок накрахмален, неброских тонов галстук на месте. Протянул руку, назвался, провел в кабинет.

Поговорили о том о сем. Вернее, он говорил, а я односложно отвечал. Он почтительно похвалил мои публикации, с уважением отозвался о печатном органе, где я работаю, и одобрительно — о теплом климате, который царит в редакции. Откуда вы об этом знаете, о климате-то? А как не знать, как не знать, когда я ваш куратор. Так вот, без экивоков, — куратор.

Еще о том о сем, а потом напрямую: у вас случайно не завалялась страничка-другая этих самых стишков? Знаете, всякие разговоры ходят, а мы все не в курсе, нам бы хоть разок глянуть, о чем там речь-то.

Вот оно в чем дело! В то время у нас по редакции гуляли любительские вирши — не то чтобы антисоветчина, но никак и не советская поэзия. Помнится, что-то про бровастого генсека и его дикцию: «сиськи-масиськи» — так старец выговаривал нелегкое политическое слово «систематически» — и прочее. Довольно нескладные вирши: глагольная рифма на глагольной рифме и глагольной рифмой погоняет, да и с размером не все в порядке. Но читали и посмеивались. Какой-никакой, но самиздат.

Теплый климат в редакции конечно же царил, но два стукача полагались в обязательном порядке, и мы их давно уже вычислили. Так что врать — мол, не видал, не слыхал — было просто смешно. Однако я не спешил идти на выручку куратору: о чем это вы? Но зачем же вы так — прекрасно знаете о чем. И все-таки — о чем? Я уже сказал русским языком, а вы заставляете меня повторяться — о стишках антисоветских, о поклепе на нашу партию и ее руководителей. Заметно было, что куратор начинает раздражаться: раскраснелся, кулачком по столу еще не стучит, но постукивает.

Ну, говорю, что-то слышал. А сами не читали? Нет, отвечаю, не интересно. А у нас есть сведения, что читали. Ошибочные сведения, возражаю, ваши стукачи мышей не ловят. Ладно, ладно, идет на попятный куратор, мы вас ни в чем не виним и вообще о вас самого лучшего мнения. Тронут. Так что рассчитываем на сотрудничество: нам любопытно знать, кто же автор этого злостного пасквиля и кто способствует распространению. Ничем не могу помочь — за пределами моей компетенции. И все же постарайтесь. И стараться не стану, у меня дел выше головы, сами знаете, вворачиваю я, идеологический фронт — не хухры-мухры, а ваши люди в редакции даром комитетский хлеб едят. И все же, и все же, и все же…