Михаил Кривич - Бюст на родине героя

Долго тянулась эта тягомотина. За окном уже стемнело. Несколько раз звонил телефон, и куратор односложно — да… нет… хм… — отвечал кому-то, а потом непременно извинялся передо мной и вновь заводил свое. Наконец куратор — то ли утомился, то ли понял, что ничего от меня не добьется, — сказал: как бы то ни было, он не теряет надежды на плодотворное, полезное для обеих сторон сотрудничество. Если что узнаете-увидите-услышите, вы понимаете, о чем я, непременно позвоните, вот вам телефончик, только не записывайте, запомните, смотрите, какой простой номер — все двойки да нули. Запомнили? Чтобы отделаться, я кивнул, а куратор, проводив меня до двери райотдела, долго тряс руку и благодарил за то, что я при всей своей занятости на идеологическом фронте выбрал время и так вот запросто, не чинясь, заехал.

Выйдя на улицу, я смачно сплюнул и сунул ключ в дверной замок своей машины. И тут же себя обложил — надо же, так перепугался вызова в гэбуху, что забыл запереть дверь. Лишь усевшись и включив зажигание, я обнаружил: забывчивость ни при чем — машина внаглую взломана и обчищена. Понятное дело, специалистам конторы ничего не стоило аккуратно открыть двери, но они просто выдавили форточку. Почему? Может, это была открытая угроза, может, жалкая имитация заурядного уличного грабежа — это под дверью-то райотдела! Но скорее всего, они просто поленились подобрать ключ.

Я кинулся смотреть, что пропало. На заднем сиденье, на грязном снегу возле машины были разбросаны гаечные ключи и отвертки. Взяли только спортивную сумку, которая служила мне одновременно и портфелем, и авоськой. В качестве авоськи она содержала батон хлеба и пакет полугнилой картошки из овощного рядом с редакцией — пусть подавятся, а вот в портфеле я хранил целую пачку документов, рукописи и записные книжки, в том числе телефонные, в том числе ежедневник.

И тогда уперли ежедневник, и сейчас уперли ежедневник! Я вспомнил, как куратор во время беседы со мною угукал и хмыкал в телефонную трубку, должно быть, давая «добро» на взлом моей машины, и меня охватила ярость.

Я бросился к двери райотдела и так вдавил кнопку звонка, что у меня побелел палец. Дверь мгновенно отворилась, словно куратор ожидал моего немедленного возвращения. Он стоял на пороге и всем своим видом демонстрировал фальшивое удивление и озабоченность. Ай-ай-ай, какая неприятность! Документы, бумаги, что вы говорите, ах, какая неприятность! Я немедленно вызову милицию, только вы им не говорите, что были у нас, скажите, просто зашли в магазин…

Милицейский наряд в желтом «уазике» появился через несколько минут, но врать мне не пришлось, потому что поблизости никакого магазина не было, а менты, смущенно отворачиваясь от меня и не задав ни единого вопроса, быстренько составили протокол, пообещали позвонить, если пропажа обнаружится, и так же быстро укатили.

Я поднял воротник куртки — из разбитой форточки отчаянно дуло — и поехал домой. Рукописи, документы и блокноты я нашел через пару недель в своем почтовом ящике. Батон и картошку не вернули.

Любопытно, как будет на сей раз, — подбросят в почтовый ящик или нет. Впрочем, какая разница…

Когда видишь опасность, допустим, угрожающего тебе ножом ублюдка, хоть знаешь, что делать: можно изловчиться и вырубить его или перехватить нож, на худой конец просто бежать. Контору не вырубишь и от нее не убежишь, но коли известно, почему она тобой интересуется, всегда есть возможность принять какие-то меры, погасить ее интерес к тебе. Тогда, пятнадцать лет назад, я сделал все возможное, чтобы больше не видеть и не слышать зловредные стишки, и конечно же предупредил всех, кого мог предупредить. Разумеется, об этом стукнули куратору с пробором, он еще раз позвонил мне в редакцию и стал выговаривать: как же так, мы же с вами договаривались о полной конфиденциальности, надо бы еще раз встретиться и все обсудить в деталях. Надо встретиться, ответил я и назло ему громко, чтобы все слышали, обозвал его по имени и отчеству, так присылайте повестку. Больше он меня не беспокоил.

Какие меры я могу принять сейчас? Как избавиться от навязчивого внимания конторы? Для этого прежде всего надо понять, чем вызвано ее внимание. Ждали, что я привезу с собою нечто, и поэтому подобающим образом встретили. Гену не тронули, — значит, ароматный Шуркин бизнес исключается, тут все в порядке. Что-то искали у меня дома, по компетентному мнению Артюши, контакты, вот уж мерзкое слово. Ладно, все мои контакты в телефонной книге и поминальнике, ищи, Галина Борисовна, рой носом, анализируй. Мне же, выходит, ничего пока не остается, как ждать, что она нароет. И пока выкинуть все из головы. А лучший способ выкинуть все из головы — заняться повседневными, будничными делами.

У меня всегда так получается. Перед отпуском, перед длительной командировкой я счастлив забыть о нерешенных проблемах, скомкать их, запихнуть в дальние ящики памяти и письменного стола — отложить неприятные объяснения, неотвеченные письма, неоплаченные счета. По возвращению все это выплескивается на мою непутевую голову ушатом холодной воды.

На сей раз я мог оставить до возвращения все, кроме одного: в моих отношениях с той, кому я звонил из нью-йоркской телефонной будки, давно следовало поставить точку. Я же малодушно не сделал этого до отъезда, а своим звонком из-за океана засадил абсолютно неуместную, ненужную нам обоим запятую. Всегда я так.

Первые три дня в Москве я так и не набрался мужества ей позвонить. И вот дождался — она позвонила сама.

— Але, куда ты пропал?

— Здравствуй. Да вот собирался тебе позвонить. Сама знаешь, как в первые дни…

— Знаю. Знаю, что собирался. Только вот из Нью-Йорка все-таки собрался, а здесь трудно номер набрать.

— Будет тебе. Столько навалилось… — Это я зря, не следует уходить в глухую защиту.

— Ладно. Ты приедешь?

Решительный, узловой момент разговора. Нет, милая, больше не приеду, не нужно ни тебе, ни мне, отработано, кончилось, пусть у тебя все будет ладно — вот как надо бы. Но это, в скобках, как комментарий к шахматной партии, — вариант с восклицательным знаком, прозеванный, упущенный шанс. Мой же следующий ход был беспомощным и заслуживал жирный знак вопроса:

— Приеду. Но я сегодня…

— Меня самой сегодня дома не будет. Завтра вечером приезжай. Соберется немного народу. Стас будет, еще кое-кто. Приедешь? Ладно, до завтра. — И повесила трубку.

Она решительная, и ее много: с меня ростом, высокая грудь, широкие бедра, крупная белокурая голова на крепкой шее — не толстая, даже не полная, но статная, словом, валькирия, а по-нашему — конь-баба. Я еще пошутил, едва мы познакомились, мол, у всех девушек имена в единственном числе — Маша, Галя, Лена, — а ваше во множественном.