Михаил Кривич - Бюст на родине героя

Мы пили кофе, курили, и Гриша расспрашивал про Энск, какая там гостиница, за сколько часов можно доехать машиной, а то не поездом же везти сырье, сколько же тогда проводникам придется отстегивать. Он подошел к окну и с гордостью показал мне серый «додж».

— Вот по случаю труповозку купил. Настоящая американская труповозка. Пока использую как разъездную машину, никто не догадывается, для чего она на самом деле. Знаешь что, приезжай ко мне на следующей неделе, я за тобой пришлю ее с шофером. Производство посмотришь, ты не думай, производство интересное. Мацерация, блин, это тебе не воблу к пиву чистить.

Откровенно говоря, у меня не было ни малейшей охоты смотреть на разделку трупов, даже если это называется красивым, латинского происхождения словом «мацерация». Но Стас последние дни просто извел меня: он наобещал сорок бочек арестантов телевизионщикам, и теперь ему позарез нужно было хоть что-то выдать на-гора. Мне ничего не оставалось, как принять заманчивое приглашение Григория на мацерацию и спросить, не станет ли он возражать, если я прихвачу с собой друзей с телевидения.

На какую-то долю секунды чистое чело Гриши Писаренко омрачилось сомнением, но комсомольское тщеславие взяло верх.

— Конечно, привози! Мы к вашему приезду приберемся, все будет в лучшем виде. Я симпатичных телок пригоню. — При этом Гриша сделал широкий жест обеими руками, как бы обрисовывая в воздухе совершенные формы, которыми должна обладать, по его мнению, «симпатичная телка».

Я не удержался от смеха.

— Зачем тебе телки? Ты что, собираешься демонстрировать на них свою технологию?

— Ну ты, блин, шутник! — хохотнул Гриша. — Небось телевизор не смотришь. Какая ж реклама без красивых баб! Я специально одну телку держу в штате, можно сказать, для представительских целей… — Тут он внезапно запнулся и, хлопнув себя ладонью по лбу, бросился в прихожую.

Я видел, как он роется в карманах своего малинового пальто, слышал его невнятное бормотанье.

— Ага, вот он, слава Богу. — Гриша наконец оставил в покое пальто и вернулся в комнату, держа в руке большой желтый конверт. — На, это тебе. Хорошо, что о телках заговорили, а то бы и не вспомнил. У этой… у нее знакомые в Штатах, приехали вот, просили тебе передать. Она говорит, тебя знает.

Я взял у него тяжелый конверт из плотной глянцевой бумаги и принялся открывать металлическую застежку на клапане. Внутри лежали три запечатанных конверта поменьше — обыкновенные почтовые, на двух была написана моя фамилия, третий был чист. Любопытно, от кого? Однако мне не хотелось вскрывать конверты при госте, и я отложил их в сторону.

Гриша стоял посреди комнаты, явно собираясь откланяться.

— Ладно, спасибо за угощение, я пошел. Значит, жду на следующей неделе. Созвонимся. — Он двинулся к двери. — А эта… Я тебя с ней познакомлю. Отличная телка! Может, тебе для чего пригодится. — Гриша подмигнул мне. — Я ее специально держу, мало ли что, встретить гостя, принять. — Он подмигнул еще раз, словно опасался, что я с первого раза не понял.

— Послушай, а не она ли меня встречала? — сказал я.

— Тебя? — переспросил Гриша. — Когда это?

— Две недели назад, в Шереметьеве.

— Не-е-е… — задумался Гриша. — Нет, тебя встречать я никого не посылал. Я и не знал, что ты приезжаешь. Александр мне только сейчас позвонил. Я ж тебе говорил, у меня тогда был самый гудеж. Нет, точно знаю: тебя она не встречала.

Так-то вот, подумал я и вспомнил мелькнувшую в машине рядом с высоким хорошенькую головку, значит, не почудилось мне, не померещилось тогда, значит, пасли меня с самого начала и обвели вокруг пальца, как последнего лоха. Но это еще полбеды, мои дела с конторой это в конце концов мои проблемы, а настоящая беда в том, что я еще и Шурку как следует подставил — где теперь наш Гена-путешественник, где любовно собранные нежными ручками моей Барби запчасти к нему, где любезно предоставленный старичком Костоломоффым видеоклип, по которому разгильдяй Гришка мог бы научиться делать остеологическую продукцию на уровне мировых стандартов? Где все это? Ищи-свищи теперь.

Ничего мне не оставалось, как рассказать Грише все от начала до конца, признаться в своей несостоятельности, глупости, преступной доверчивости. Я ждал взрыва самых сильных эмоций, ждал обвинений и упреков, но Гриша довольно-таки равнодушно выслушал меня и безразлично махнул рукой:

— Да хер с ними. Пусть подавятся этими костями.

И я успокоился, потому что его эмпирическая формула отрешения от свалившихся на голову неприятностей полностью совпала с моей — продуманной и теоретически обоснованной. А это — вернейший признак правильности выбранного научного метода.

Когда за Гришей закрылась дверь, я взялся за письма.

Первый конверт содержал истеричное Шуркино послание: этот мерзавец Гришка исчез с концами, никто не знает, где он и когда объявится, а дело стоит, деньги уплывают из рук, найди его живым или мертвым, вбей в его тупую голову все, чему учил нас Джеймс, заставь работать. Умоляю, заканчивал свое письмо Шурка, возьми все это в свои руки, иначе наш бизнес горит голубым огнем.

Я отложил первое письмо и взялся за второе. В отличие от Шурки, Натан никаких поручений мне не давал. Он сообщал, что они с Дорочкой очень «за мной» соскучились, а Дорочка помимо этого еще и сильно огорчена моим выбором — ты знаешь, о чем я. Лично Натан ничего против этой черненькой не имеет, во всех отношениях очень милая шиксочка — был бы помоложе, и сам бы… ой-вэй, старость — не радость… Но в чем Дорочка абсолютно права, мне нужна хорошая аидише девочка из приличной семьи — с такой женой и с такой семьей ты будешь как сыр в масле. (Я понял намек и содрогнулся при мысли о рыжих дочках.) Дорочка немного хворает, знаешь, женские дела, но на работу в цех ходит. А в остальном все у них хорошо, они надеются, у меня тоже. Что же до поездки в Энск-Шменск, то я могу не спешить, ничего срочного, ничего спешного, он мне еще напишет или позвонит. А пока обнимаем тебя, зай гизунд…

Наконец я распечатал последний конверт, ненадписанный, и вытащил из него сфальцованную вдвое открытку, на белой глянцевой поверхности которой призывно алели полураскрытые полные губы. Больше ничего. Я развернул сложенные половины — это была открытка-шутка, открытка-трюк, открытка-фокус: снаружи вырез в форме губ, а сами губы, на лукавой физиономии симпатичной черной обезьяны, на внутренней стороне открытки.

Обезьяна насмешливо смотрела на меня большими карими глазами: ну что, дружок, купился? А внизу, под нею, от руки всего одно слово — «Love» и подпись «В».

Недели две я прожил настоящим отшельником.

В халате и шлепанцах я проводил за столом часов двенадцать — четырнадцать и отрывался от работы, только чтобы поесть, сварить кофе, поглядеть новости да просмотреть газеты. Мои друзья знали, что я ушел в глубокий профессиональный запой, и старались меня не тревожить. Только раз робко заглянул Левушка — привез здоровенную коробку, которую назвал гуманитарной помощью, бережно поставил ее на кухонный стол и, сославшись на дела, через несколько минут сбежал. Думаю, никуда он особо не спешил, но, вот золотой человек, не стал отрывать меня от работы и деликатно смылся. Вскрыв коробку, я обнаружил, что помощь и впрямь была в высшей степени гуманитарной: помимо самого необходимого — сигарет, хлеба, пельменей, яиц, сыра и колбасы в нее были вложены и предметы роскоши — рыночная зелень и помидоры, несколько увесистых сельдей, а также полдюжины «жигулевского». Я до того расчувствовался, что скупые мужские слезы прямо-таки выступили у меня на глазах.