Андрей Воронин - Слепой. Антикварное золото

Крыша крышей, но что-то здесь было не так.

Александр Антонович Гронский, в отличие от начальника службы безопасности своего банка, на отсутствие воображения никогда не жаловался. Бизнесмен в России просто обязан быть аферистом, а аферист без фантазии — это не аферист, а жалкий неудачник. И Гронский почти мгновенно предположил самое невероятное: Крестовский ищет клад. А если учесть, что он уже встречался с Маевским, значит… Неужели нашел?!

Вот тут-то, в момент наивысшего нервного и умственного напряжения, из ванной вышла Алена — в чем мать родила, если не считать тяжелого золотого ожерелья, которое она именовала «бусиками».

— Как ты думаешь, — ластясь к Александру Антоновичу, проворковала она, — в этом можно пойти на пляж?

— В купальнике удобнее, — рассеянно отозвался Гронский, безотчетно отодвигая ее в сторонку, чтобы не мешала думать. — Собирай вещи, мы возвращаемся в Москву.

— В какую еще Москву? — возмутилась Алена. — Мы же только что приехали! Ни в какую Москву я не полечу!

Это было сказано тоном, который еще оставлял возможность обратить все в шутку. Но Гронскому было не до шуток.

— Тогда я полечу один, — сказал он и встал, стряхнув с шеи Аленину ладонь.

Конечно, она обиделась и продолжала дуться до сих пор, чем сильно вредила себе в глазах Александра Антоновича.

Из-за Алениного дурного настроения и вызванных им капризов («Куда я поеду? Ты же видишь, мне совершенно нечего надеть!») они немного опоздали к началу презентации. Когда Гронский, пропустив Алену вперед, вошел в зал, штатный искусствовед галереи, пожилая дама с двойным подбородком и орлиным носом, который выдавал ее происхождение едва ли не лучше, чем ярко выраженный еврейский акцент, уже заканчивала свое выступление. Публики было немного; Гронский осмотрелся, увидел картины и понял почему. У него возникло острое желание бежать отсюда со всех ног, и он подозревал, что такое желание испытывает добрая половина присутствующих.

Автор выставки, «молодой» художник лет сорока с хвостиком, чья окладистая русая борода казалась ненастоящей, принял поздравления и букеты, сказал несколько ответных слов и отправился общаться с приглашенными журналистами, которые все как один имели странный, скучающий и озадаченный вид. Затем в зале возникли подносы с шампанским, и журналисты и гости немного оживились.

Алена, которая, к большому облегчению Гронского, углядела среди гостей знакомую по фитнес-клубу, схватила с проплывающего мимо подноса бокал и была такова. Александр Антонович сразу о ней забыл: у него были дела поважнее, чем выслушивать трескотню двух увешанных бриллиантами сорок.

Скрестив руки на груди, всем свои видом выражая крайнюю степень сосредоточенного созерцания и задумчивости, он стоял напротив самой большой картины и исподтишка оглядывал зал. Маевский находился в дальнем углу; Александр Антонович деликатно покашлял в кулак, с показной неохотой оторвался от разглядывания занимавшего полстены живописного кошмара и начал неторопливо переходить от полотна к полотну, постепенно смещаясь в ту сторону, где заметил антиквара.

Зачем он это делает, зачем вообще явился сюда, Гронский и сам не вполне понимал. Он чувствовал настоятельную потребность как-то прощупать коллекционера, но, как именно это сделать, не знал. Служба безопасности банка не спускала с Маевского глаз, но что толку? Крестовский с ним больше не контактировал, а сам коллекционер, естественно, даже и не думал обнародовать содержание состоявшейся между ними беседы.

Продолжая краем глаза следить за антикваром, Александр Антонович заметил в другом углу молодую женщину, которая о чем-то негромко беседовала со здешним искусствоведом — той самой дамой с двойным подбородком, носом и акцентом. Гронский заметил, что пожилая дама говорит со своей собеседницей явно снизу вверх, как с большим начальством или признанным авторитетом.

Впрочем, ее собеседница была из тех женщин, на которых всегда смотрят немного снизу вверх, даже будь они полными клиническими дурами. Причиной тому была ее внешность, которую отлично дополнял и подчеркивал умело и со вкусом подобранный костюм — явно очень дорогой и прекрасно сшитый, но все-таки костюм, а не вечернее платье. По сравнению с ней даже Алена в своем шикарном туалете и бриллиантах смахивала на базарную торговку, по случаю выхода в люди нацепившую любимые пластмассовые бусы. «Бусики», — мысленно поправился Александр Антонович.

Гронский не понимал, почему ему так трудно отвести от этой женщины взгляд. Она не так уж и молода — почти наверняка за тридцать, не чета тем девчонкам, которых с некоторых пор предпочитал Александр Антонович. К минусам этой дамы следовало отнести и печать интеллекта, лежавшую на всем ее облике. Женщин с интеллектом Гронский сторонился — по его твердому убеждению, бабам думать не полагалось. А уж если к интеллекту прилагается характер — это уже такая гремучая смесь, что безопаснее спать в пороховом погребе с зажженной сигаретой в руке, чем жить с такой женщиной…

Тем не менее она была чертовски хороша, и смотреть на нее было куда приятнее, чем на развешанную по стенам вызывающе грубую, нарочито бессмысленную мазню. Все-таки, шутливо обещая равнодушной к искусству Алене встречу с прекрасным, Александр Антонович не лгал. Неизвестно, как Алена, а сам он действительно нашел, на что посмотреть.

Он уже начал подыскивать повод завязать знакомство (была не была; черт с ним, с интеллектом, вы только посмотрите, какая красота!), когда коллекционер Маевский, уже собравший вокруг себя небольшую кучку народу, громко, никого не стесняясь, позвал:

— Ирина Константиновна! Ирина Константиновна, душа моя, присоединяйтесь к нам! Послушайте, вам как искусствоведу это будет интересно. Софья Ефремовна, голубушка, прошу вас!

Ирина Константиновна — так, оказывается, звали красавицу, на которую загляделся Гронский, — мимолетно, но очень красноречиво улыбнулась. Так улыбается человек, который готов простить ближнему его маленькую слабость, очередного проявления которой, как он ясно видит, уже не избежать. Носатая Софья Ефремовна сделала губами пренебрежительное «пф!», но противиться приглашению не стала — тоже, по всей видимости, хорошо изучила господина Маевского и понимала, что вот так запросто от него не отвяжешься.

Гронский подошел поближе. Теперь, оставаясь в стороне от окружившей Маевского группы, он мог слышать каждое слово, которое произносилось в том углу.

— Так вот, господа, — оживленно вещал коллекционер, — со мной на днях приключился забавнейший казус. Как говорится, и на старуху бывает проруха! Вообразите себе ситуацию: я сижу у себя дома, пью кофе, и вдруг мне звонит какой-то молодой нахал и предлагает встретиться, как он выразился, по интересующему меня делу!