Мария Литошко - Исповедь падшего

— Я не могу ждать до завтра! — я поднял с пола чемодан и быстрым шагом поспешил на улицу.

И вот мне снова пришлось бежать прочь. Еще утром я на какое-то время сумел забыть, кто я есть, но эта газета снова напомнила, что я убийца, чьи руки по локоть в крови, а сердце, очерненное гневом, мечтают вырвать все жители Нью-Йорка.

Ночь мне пришлось провести на вокзале, и только утром я уехал на поезде в Сан-Паулу, а оттуда немедленно отправился в Буэнос-Айрес. В вагоне первого класса мне было почти так же комфортно, как в роскошном отеле. Условия здесь были идеально подходящими для людей моего круга, но я все равно чувствовал себя чудовищно уставшим. Я был крайне благодарен окружающим, что никто из них не попытался заговорить со мной. Случись это, мне пришлось бы отвечать на вопросы, кто я и откуда, пришлось бы прибегнуть ко лжи, а этого мне хотелось меньше всего. Понадобилось немало времени на осознание самого главного, последствия всего произошедшего: я больше никогда не смогу иметь друзей, раскрыться кому-то, поведать свою историю, довериться… Вряд ли Дэн мог ожидать, что я однажды подниму на него руку. Я был плохим другом и теперь расплачивался за это.

Каждый раз, пообедав в вагоне-ресторане, я не засиживался и спешил вернуться в свое купе. Наконец, поезд доставил меня в Аргентину. В Буэнос-Айресе я задержался всего на три дня и то лишь потому, что меня изрядно вымотало столь долгое путешествие. Город, некогда вызывавший во мне интерес, смешался со всеми прочими. Я не нашел в нем ничего особенного. Небольшой отель в двух шагах от железнодорожного вокзала вполне сгодился. В этот раз я не испытывал желания затеряться в «джунглях» незнакомого города в надежде отыскать увеселительные места. Я спал не меньше девяти часов, спускался в кафе, чтобы поесть и снова возвращался в номер. У меня не было с собой даже книг, а все те, что продавались в книжных лавках, были на-испанском. Присаживаясь возле маленького столика у окна комнаты, я разлаживал карты, играя в покер с невидимым соперником. Должно быть, именно так начинают сходить с ума.

По истечении трех суток я опять двинулся в путь, но на сей раз он вел прямиком в Марсель. Никто не смог бы найти меня! Я хорошо запутал следы. Ступив на землю Франции, меня окончательно оставило чувство преследования. Мне необходимо было выбрать для себя дом, место, где можно осесть навсегда и попытаться начать все заново. И за время следования сюда я решил, что этим местом станет Мадрид — совершенно не похожий на Нью-Йорк город, далекий от его берегов и напрочь лишенный воспоминаний, чистый, как белый холст: путешествуя с Дэном по Европе, мы миновали это место, а потому здесь ничто не напоминало о прошлом. Но, помимо дома, мне необходимо было новое имя. Я назвал себя Луисом Бернсом, таковым и числился в дальнейшем. Я стал носить очки с обычными стеклами, отрастил усы и перестал носить шляпы, а жаркое солнце позаботилось, чтобы моя кожа приобрела бронзовый оттенок.

Мне почти удалось убедить себя, что отныне я другой человек, новая личность. Я много думал об этом, пока добирался сюда. Решение измениться полностью являлось самым разумным. Все это было ложью, но мне нужно было в нее верить.

Три года прошли достаточно спокойно. Я по-прежнему жил в Мадриде в квартире, которую снял у одного пожилого человека. Разумеется, можно было приобрести свой дом, но я не захотел. Работать я не умел, да и зачем? Часть денег была пущена на небольшое дельце: я открыл кафе на самой оживленной улице, и оно пользовалось популярностью, принося мне хороший доход. Так поступил бы Дэн. Именно ему я был обязан приобретенными знаниями и тем, что не спустил свое состояние за первый же месяц жизни в Нью-Йорке.

Меня больше не тянуло к странствиям. Испанским я овладел в совершенстве. Первые полгода дались труднее всего, но после стало куда легче.

В моей квартире был сущий бардак или, если назвать это более красивой фразой, — богемный стиль. Может быть, Дэн и был прав, говоря, что я не обладаю тонким вкусом и чувством стиля. Множество всяких антикварных безделушек, которые я со страстью скупал на рынке Эль Растро, валялись в каждом углу, а спальня, детали которой напоминали восток, была похожа на опочивальню турецкого принца, где уже три месяца, как забыли сделать уборку. Благо, хозяин бывал здесь крайне редко.

Я коротал ночи, сжимая в объятьях ту или иную красавицу, и каждая свято верила, что для меня является особенной. Однако я эгоистично пользовался их телами и красотой, чтобы позабыть лицо Молли. Я пытался, но тщетно. Я так старался влюбиться в одну из тех прекрасных испанок, но у меня не получалось. Как же все-таки жестока судьба! Она не дала мне быть с Молли, но и не позволяла ее заменить. Даже не имея права коснуться ее, я сейчас все бы отдал, лишь бы каждый день видеть ее глаза, как раньше. И пусть даже ценой ревности и каждодневной боли, которая со временем могла пройти, зато я бы смог быть рядом с ней и не потерять бесценную дружбу Дэна.

— Милый, ты ведь любишь меня, правда? — девушки часто задавали мне этот вопрос, когда мы лежали вдвоем в постели.

Красивые, полные надежды и любви глаза заглядывали мне в самую душу, желая услышать заветные слова, но мое сердце молчало.

На пороге уже «ожидал» 1930-й год. Рождество я встретил дома совсем один. В этот раз я никуда не пошел. Повар в моем кафе готовил изумительно! Ужин на рождественском столе был его заслугой. Блюдо, достойное гурмана, источало манящий запах картофеля и мяса, запеченного со специями и сыром, но я, будто не замечая тарелки, вожделенно смотрел на огонь горящей свечи. Мне вспомнилось наше с Дэном Рождество. Впрочем, оно тогда было первым в моей жизни. Мой друг являлся самым лучшим воспоминанием всего, что было.

Время не лечит, по крайней мере, мне оно не помогло. Кого я пытался обмануть? Мне ничего не удалось забыть!

С глубочайшей ненавистью к самому себе, я разразился болезненным криком, в ярости сбросив тарелку со стола.

— Дэн, прости меня! Умоляю, прости! — я положил голову на стол, накрыв ее руками, и из моих глаз хлынули слезы беспомощности и отчаяния.

Праздника не было. Свеча догорела, а я, убитый запоздалым горем, уснул прямо в одежде. Я очень хотел стать счастливым, достичь наивысшего счастья — момента, когда получаешь то, что желанно, но в итоге стал самым несчастным!

Очнувшись с восходом солнца, меня настигло непреодолимое желание вернуться в Америку.

«Прошло три года…» — я посмотрел на себя в зеркало. — «Быть может, меня никто не узнает?»

Я зачесал назад волосы, надел очки, являвшиеся простой бутафорией, и немедленно принялся готовиться к отъезду.