Мария Литошко - Исповедь падшего

— Должен признать, хорошая попытка запутать следствие! Твоей главной целью было убийство друга, а ограбление собственной квартиры как попытка это скрыть. В тот день, когда мы говорили в моем кабинете, я не имел ни малейшей причины и повода подозревать тебя, более того, я не допустил даже малейшей мысли, что истинный убийца сидит напротив меня. Я не сомневался в твоей непричастности, но лишь до того момента, когда была убита Молли Стоун.

— Она покончила с собой! — закричал я. Моя трусость не отступала и теперь. Я по-прежнему прикрывал себя подлой ложью, совершенно безнадежной, ибо следователь уже мысленно праздновал победу. Я прочел это по его довольному лицу.

— Покончила с собой? В самом деле? — он приблизился. — Что же тогда ты не пришел на похороны своей подруги? Или будет правильнее сказать — возлюбленной?

Услышав это, я явно побледнел.

— Постоялец из номера рядом слышал ваш громкий разговор, каждое слово, в том числе и твое признание! Из его показаний все стало ясно: ты любил Молли Стоун, но девушка предпочла другого, твоего друга, и ты решил, что его смерть освободит к ее сердцу путь. Но, увы, мисс Стоун оказалась упряма. Тогда ты и решил убить ее! Доказательств слишком много. Ну, так что же, мистер Моррэс, продолжите утверждать, что невиновны?

Да, это было бы глупо. Я еще раз посмотрел на надгробья Дэна и Молли, выждав недолгую паузу, а после поднял глаза на следователя.

— Только любовь могла сделать меня счастливым! У меня было все, кроме нее, и я гнался за ней, не думая ни о чем другом. Но любовь не так прекрасна, какой кажется. Она отравляет ум, лишает рассудка, вынуждает идти на крайние меры, доводит до сумасшествия… Прежде свободный человек вдруг становится пленником мнимой страсти, а она только дразнит, разжигая огонь в душе.

Мой голос был ровным, смиренным, а дрожь отпустила тело. Я не попытался убежать. Бежать было некуда, даже от себя самого.

— Душевные тяготы не могут стать оправданием. Возможно, там, наверху, тебе и удастся сторговаться, но только не здесь! Мистер Моррэс, вытяните вперед руки! — следователь достал из кармана пальто наручники, и я покорно позволил замкнуть браслеты узника на моих запястьях.

Снег тихо покрывал землю, а вместе с ней и алые, как кровь, розы. Я в последний раз обернулся на могилы друзей: вечно молодые и навечно вместе. Я понял, что и мне самому скоро придется проститься с этим миром. Меня ожидало два пути: вечное заточение или же казнь — две вещи, подразумевающие одинаковый смысл, так как каждая для меня означает смерть, ведь я не смог бы жить, лишившись свободы.

Бетти предостерегала меня не зря. Впрочем, где-то в душе я знал, что это случится и, отплывая в Америку, чувствовал, что вижу берег Европы в последний раз. Человек — самоуверенное существо. Даже зная о риске и предчувствуя опасность, он все равно «становится на край отвесной скалы». Однако, «срываясь в пропасть», стоит пенять только на себя!

Дело возобновили. Даже тогда, блистая среди лучших людей Нью-Йорка, имея отели и ресторан, я не был так знаменит, как сейчас. Только это была не та слава, о которой стоит мечтать. Отверженный и гонимый всеми, я боялся поднять глаза на тех, кто прежде считал меня добропорядочным, благородным человеком.

На судебном процессе собралось как будто полгорода, а на улице ожидали газетчики и другие зеваки. Случись такое веком ранее, меня бы без жалости забросали камнями. Судье с трудом удавалось сдерживать собравшихся зрителей. Я слышал их слова, призывавшие разорвать меня на куски. Это было больно, но — я глубоко осознавал — справедливо.

Среди собравшихся были еще два человека, на которых я осмелился взглянуть лишь раз, — Сара Роуз и Рэй Мак’Коллин. Они смотрели на меня с презрением и глубоким разочарованием, ведь я разрушил все их убеждения о том, какой я человек. Любовь Сары сменилась ненавистью. Хватило одного только мгновения, чтобы понять это. На ней был черный, строгий костюм, а светлые волосы, как раньше, были убраны в элегантную прическу. Этот траурный наряд и безмерная печаль на лице выражали ту боль, которую я ей причинил. Я не только не дал ей ответной любви, но и лишил единственной подруги. Очевидно, Сару, как и меня, не спасли ушедшие годы: есть раны, которые никогда не заживают и с ними приходится существовать до конца дней, а боль становится частью жизни.

…Приговор судьи был коротким: смертная казнь. Я все еще помнил законы, вбитые мне когда-то отцом, и знал, что так и будет, а потому и не потребовал адвоката. Он бы мне ничем не помог.

Выслушав вердикт, Рэй Мак’Коллин, наконец, смог «утолить жажду» отмщения. Я все же осмелился и снова посмотрел на мисс Роуз: ее глаза были холодны, словно две замерзшие капли воды. Она смотрела на меня взглядом, полным ненависти.

— Простите меня! — успел выкрикнуть я, прежде чем приставы вывели меня из зала…

И вот я здесь, в месте, где не дают второго шанса. Тесная камера, из которой лишь одна дорога — в ад.

Священник, казалось, совсем не устал слушать мой затянувшийся рассказ. За эти несколько часов он ни разу не сменил позу, ему не захотелось встать, чтобы размять спину, впрочем, и я сам, на удивление, не был утомлен.

Говорить было нечего. Я замолчал, ощутив в душе непомерное облегчение — ноша, которую я носил за плечами долгие годы, наконец, спала. Но меж тем меня одолело любопытство: «Что же думает обо мне этот старик, ведь я рассказал ему каждую мелочь, ничего не утаил?» Я искал в его лице хоть какие-то эмоции — презрение или хотя бы глубокую боль за мою пропащую душу. Я ожидал услышать самое плохое, ведь человек, узнавший такое, не может оставаться столь умиротворенным.

— Ну, так что же? Давайте! Начните, наконец, осуждать меня! — воскликнул я, поднявшись с кровати. — Скажите, хоть слово!

Священник молча встал и спокойным взглядом посмотрел мне в глаза.

— Твоя история ужасна, Мартин! И ужасна оттого, что ты сам ее творец. Но скажи: если бы ты мог пройти этот путь иначе, если бы получил второй шанс, как бы ты поступил тогда?

— Какая нелепость! — я отчаянно рассмеялся. — Забавная шутка, святой отец, учитывая, что завтра меня поведут на казнь! Но я все-таки отвечу! Если бы я имел право вернуться, то не допустил бы этих несчастий, я бы сберег тех, кого погубил. Никто в мире не может испытывать большее сожаление, чем я сейчас!

— Хорошо! — улыбнулся он.

Я смотрел на священника, ожидая ответа, но тот, подобно нечеткой картинке, вдруг стал медленно расплываться перед глазами, как все находившееся вокруг. Резкость куда-то исчезла: «Я теряю сознание?» Ощущение реальности стало пропадать, а вдалеке, но в то же время, будто в собственной голове, я стал слышать чей-то голос. Неразборчивые слова напоминали надоедливое бурчание, становясь все громче и ближе. Перед глазами стало совсем темно…