Владимир Першанин - Лабиринт [Авторский сборник]

Однажды мы пригласили Олега к себе в сарай обмыть шабашку. Асадулла одолжил нас на пару дней своему брату сложить гараж. Тот подарил за работу полведра вина. Олег сидел раскрасневшийся от выпитого и грыз орехи, которыми мы закусывали розовую «Изабеллу».

— Так ты, значит, с Волги? — спросил я. — Не из Астраханской области?

— Нет. Из Саратовской.

— Ты в каких частях воевал?

— Мотопехота. Да я и не воевал. В хозвзводе был.

— В твоей части знают, что ты в плену находишься?

— Наверное, — неохотно ответил Олег, словно смирился со своей долей.

— Давай через наших уголовников в Саратовский облвоенкомат сообщим? Пусть пошевелятся.

— Ни к чему.

— Ну, тогда родителям, — настаивал я.

— Зачем? Они знают, что я жив. А где, что делаю, это уже не важно. Мне мой хозяин предлагал письмо передать. Мол, тысяч за двадцать баксов я тебя освобожу. А откуда они их возьмут?

Лагута налил еще по стакану и принес с печки подогретую перловую кашу. Этим добром вместе с кукурузой хозяин кормил нас каждый день. Перловку раздобыли, наверное, на военных складах. Она была затхлой от долгого хранения и пахла мышами. Мы готовили ее по-своему: парили ночь на печке и заправляли бараньим жиром.

— Жрите, — сказал Иван. — А ты, Сашка, к парню не привязывайся. Он лучше знает, что делать.

— Ну, может, наскребут старики тысяч пять, — продолжал Олег. — В долги влезут, скотину продадут. У них эти деньги выманят и дальше доить будут. А меня все равно не выпустят. Я уже видел такое.

— Надо военным сообщить, — настаивал я. — Освобождают же они пленных.

— Освобождают… только ждать долго. Вместе со мной в Гудермесе полковник один был. За ним два раза делегации приезжали.

— Выручили?

— При мне — нет. В клетке железной он сидел. А потом меня увезли.

— Неужели в железной?

— А в какой еще! Днем пахал, а на ночь его в клетку закрывали. Боялись, что сбежит. За него выкуп хороший ждали.

Мы доели перловку, допили вино и вышли проводить Олега. Ему вставать еще раньше, чем нам, до рассвета.

— Жалко мальчишку, — укладываясь на свою продавленную кровать, сказал Лагута. — И себя жалко. Подохнем завтра, никто и не вспомнит… смыться, что ли?

Смыться, то бишь совершить побег, очень не просто. Местное население относится к русским плохо. Беглеца сдадут сразу. Когда поймают, могут запросто искалечить. Или просто убить. Один из заложников прошлым летом пытался сбежать. Его застрелили в трех километрах от села и закопали на пустыре, где зарывают собак, лошадей и выбрасывают разный мусор.

Так проходила наша жизнь в поселке Чиракчи.

Плотники взялись за крышу и полы, а нас приставили помощниками. Август подходил к концу. Мы гадали, загонят ли нас на зиму в колонию или будем работать у Асадуллы. Потом поползли слухи, что русских собираются отправлять в Ставрополь, где мы будем досиживать оставшийся срок. Такие слухи ходили и раньше, но пока никого не отправляли.

Конечно, Россия — это родная земля. Там и стены помогают, но уж очень неохота сидеть двенадцать с половиной лет. Впрочем, мне намекнули открытым текстом: гони двадцать пять тысяч баксов и можешь быть на свободе. Даже липовые документы выдадут. Но двадцать пять тысяч для меня сумма нереальная, как и двадцать тысяч для Олега Иванова.

Чего я добился, попав сюда, на Кавказ? Рабский труд и впереди беспросвет. Правда, одну мелкую штуку я выиграл. Собственную жизнь. Но она не кажется мне слишком великой ценностью. И все же жизнь продолжается. Даже здесь.

Дни и месяцы, похожие один на другой, тянулись мучительно долго. До декабря мы работали на доме у Асадуллы, потом он перебросил нас на недостроенную кошару километров за пятнадцать от села. Ее надо было срочно заканчивать до весны, что мы и делали в компании с двумя бичами. Строительные работы обычно ведут по теплу, но Асадулла, видимо, исходил из наличия дешевой рабочей силы. Кроме того, он боялся, что весной нас и правда отправят в Россию.

Зима в горах — штука суровая, много снега, ветер, а на смену оттепелям закручивают морозы под тридцать. Асадулла отсиживался в деревне, наезжая для проверки раза три в месяц. Нас погонял его двоюродный брат, который жил с нами и готовил еду. Братец был из бедных родственников и старался не рассердить Асадуллу. Вкалывали мы в любую погоду. Едой он нас сильно не баловал, ссылаясь на то, что сейчас зима и всем тяжело.

В этой веренице однообразных отупляющих дней я мог бы по пальцам пересчитать немногие события, которыми была отмечена долгая зима. В декабре я отморозил пальцы на ногах, и они долго болели. Под Новый год Асадулла привез барана и канистру вина. В феврале все дороги завалило снегом, мы несколько дней голодали, выскребая остатки крупы. Бичи выкололи из мерзлого снега две бараньи головы, и мы жрали отдающую гнилью похлебку. В марте мы все переболели гриппом, а я получил письмо из дома. Оно шло сюда три месяца.

Мать сообщала наши новости и спрашивала, почему я не ответил ни на одно письмо? Жив ли я? Ходила к гадалке, она сказала, что жив, но предстоят большие хлопоты. Я прочитал письмо Лагуте.

— Наверное, в Россию нас весной отправят, — предположил он. — Вот и хлопоты.

И завел свою обычную тему: надо по весне бежать!

В апреле нас снова отвезли в село достраивать дом для сына Асадуллы. Мы вернулись в свою лачугу с родным портретом Амбер Линн, уставившейся, как обычно, нам прямо в глаза.

Мы встретились с Олегом и отметили приезд. В горы пришла весна. Как бы ни была паскудна жизнь, но по весне и у нас поднималось настроение.

Однажды вечером мы с Лагутой сходили на кладбище. Паскудное место, словно в насмешку, выбрали горцы для наших покойников. Рядом свалка, несколько раскуроченных и поржавевших тракторов. Дальше полузасыпанный скотомогильник, а немного в стороне, на каменистом склоне десятка два продолговатых бугров — некоторые уже совсем сровнялись с землей.

Ни на одной могиле не сохранился крест или надгробие. Их выдернули и оттащили к ржавым тракторам. Смысл был ясен. Полностью уничтожить память о русских, когда-то живших здесь.

— Вон семья целая лежит, — сказал Лагута. — Варенниковы. Мужик справный был, грузовик имел, дом хороший. Вот на его хозяйство глаз кто-то и положил. Ночью всю семью вырезали. Года три назад. А похоронили под одним бугром, пять или шесть человек вместе с детьми.

— Нашли, кто убивал?

— Да их и искать не надо. Вагиф либо кто из его приятелей. Вагифу грузовик достался. А две оставшиеся семьи через неделю в Россию дунули. От греха подальше. Таких могил по Кавказу не одна сотня.

— Мы постояли над бугорками, выкурили по цигарке и отправились в село.

Быстро и весело проходил апрель. Пригревало солнце, вовсю зеленела трава. Я сочинял письмо домой, рассеянно слушая планы Лагуты насчет побега. Куда бежать?