Владимир Першанин - Лабиринт [Авторский сборник]

Россия где-то далеко на севере. Вокруг горы, смыкающиеся в хребты, узкие зеленые долины и речки, сбегающие по каменистым склонам.

Огромная белая вершина Чиракчи уходит за облака, снег на ее склонах никогда не тает. Село с таким же названием раскинулось километрах в десяти от лагеря. Для кого-то это родина. Для меня — чужая земля. Вот уже полтора года, как я здесь. Таня ко мне не приехала. Прошлой весной я получил от нее два коротких письма — люблю, жду, обязательно встретимся! И все…

Что-то стронулось в политике этого региона. Письма из России сюда уже не приходят. Администрация колонии по своим каналам помогает в переписке заключенным, которые клянчат у родственников деньги. Я просить денег ни у кого не собираюсь.

Мои знания английского и диплом тренера по плаванию здесь никому не нужны. Как новичка, меня сунули слесарем-сантехником. Думаю, что за год я выгреб из забитых труб и коллекторов не меньше тонны всякого дерьма. Может, и сгинул бы навсегда в этом вонизме, но подвернулась удача. Нашел серебряный перстень, оброненный в очко кем-то из надзирателей. Не слишком ему велика цена, но что-то взять можно.

Сосед по нарам, Ваня Лагута, которому я доверился, решил вопрос просто.

— Я знаю, кто потерял. За литр чачи и курево хозяину продадим.

Что и сделали. Литр выпили с Лагутой вместе, поговорили за жизнь, и Ваня предложил взять меня к себе в напарники. Лучше кирпичи на вольном воздухе класть, чем дерьмо в трубах черпать.

И вот я с апреля работаю вместе с Иваном Лагутой у одного из богатых крестьян в Чиракчи. Колонию за горой не видно, кажется, свобода полная. Строим дом для сына хозяина. На Кавказе свои законы. Таких рабов, как мы с Лагутой, насчитывается в лагере несколько десятков. Богатых родственников у нас нет, и мы своими горбами зарабатываем себе пропитание. Нас отдают пасти скот, строить дома, кто-то водит грузовики. За всех нас хозяева отстегивают начальнику колонии деньги. Сколько — мы не знаем. Но живет он не бедно и ездит на работу на огромном черном джипе.

Нашего хозяина зовут Асадулла. Сказать про него хорошее — язык отсохнет. Мы для него лишь рабочая скотина. Но по зековским меркам он хозяин еще ничего, попадаются куда хуже. По крайней мере, Асадулла нас не бьет.

Мы живем в каменном сарае в глубине огромного двора. Сами таскаем дрова и топим в холодные ночи кирпичную печку. В шесть утра — подъем, и работа часов до семи вечера. Выходных не положено. Но раз в неделю Асадулла отпускает нас с обеда на озеро искупаться и простирнуть одежду. В остальные дни ходить купаться не хватает сил. Упахиваемся за день так, что едва волочим ноги до своих лежанок. Перекуривать нам не дают. Хозяин или кто-то из родственников постоянно следят, чтобы не просиживали:

— Давай, давай! Не сиди. Вы почему, русские, такие ленивые?

Лагута шепотом матерится. Тебя бы, сволочь, десять часов в сутки заставить работать!

Мы отдыхаем, когда в колонию приезжают проверяющие из Главного Аула (так мы называем столицу автономного района). Рабов-заключенных на день-два собирают в зону, и мы вволю отсыпаемся. Даже не столько отсыпаемся, сколько лежим, давая покой задубевшим от тяжелой физической работы мышцам. Но в колонии почти не кормят, и мы, оголодав, снова рвемся к своим хозяевам.

Старшего сына Асадуллы зовут Вагиф. Как и многие молодые мужики, он в селе почти не живет. Занимается отхожим промыслом. Местные жители возят в Россию плохой спирт, анашу, мандарины, крутят какие-то дела с крадеными машинами или просто грабят. Иногда привозят с равнины заложников и перепродают в Чечню.

В селе все мужики имеют автоматы или карабины, хотя многие предпочитают открыто их не носить. Но Вагиф не расстается с короткоствольным АКСУ, а когда разговаривает с нами, часто кладет руку на рукоятку. Мне становится жутковато. У Вагифа злые сощуренные глаза, говорит он отрывисто, словно лает. Он воевал в Чечне и русских ненавидит. Нас он кое-как терпит, потому что мы с Лагутой люди казенные, числимся за колонией и просто так нас мордовать нельзя. Начальнику колонии это может не понравиться и тогда придется платить дополнительные деньги.

Однажды по просьбе отца Вагиф привез нам кое-какую одежду. Стоптанные кирзовые сапоги, нательные рубашки и два поношенных армейских бушлата. Один из них был испачкан кровью. Я вопросительно посмотрел на Лагуту. Тот разозлился:

— Чего смотришь? Пришили они кого-то… бери и носи. А кровь на память останется.

Ивану Лагуте лет тридцать пять. Долговязый, под метр девяносто, с квадратной челюстью и мосластыми плечами, он напоминает мне рабочую конягу. С лица у него не сходит унылое выражение, даже когда он рассказывает анекдоты или вспоминает своих прошлых баб. Работает Лагута, как заведенный конь в борозде. Размеренно стукает мастерком, ляпает раствор, равняет кирпичи. Стена растет вроде незаметно, но мы уже заканчиваем кладку второго этажа и приближаемся к крыше. За нашими спинами сопит Асадулла. Наверное, хочет поторопить Лагуту, но не решается. Иван работает умело и не любит, когда его подгоняют. Может облаять, а хозяин свой авторитет бережет и себя крепко уважает. Свой начальственный зуд он срывает на мне.

— Чего заснул, Сашка? Иди вниз за кирпичами.

Таскать кирпичи на леса второго этажа занятие малопродуктивное и тяжелое. Обычно я швыряю их снизу, а Лагута подхватывает и складывает в кучи. За полчаса мы обеспечиваем себя кирпичами на весь день. Иногда нам помогает младший сын хозяина. Сам Асадулла к кирпичам не притронется. Я спускаюсь с дощатого помоста и набираю первую стопку кирпичей. Асадулла крутится возле нас еще с десяток минут, потом идет к своей «Ниве».

Машина у него украшена диковинными желтыми номерами с тремя единицами — признак особого положения хозяина. Асадулла один из самых богатых жителей Чиракчи и может позволить себе что угодно. Впрочем, и остальных в селе никто ничем не ограничивает. Все живут как могут. И хотя формально это территория России, никакие российские законы здесь не действуют. Машина у Асадуллы наверняка ворованная, но никого это не колышет. Иногда к хозяину приезжает усатый капитан-участковый, одетый в камуфляж. Автомата за спиной Вагифа он никогда не замечает, также не спрашивает, откуда взялись мы. Участкового хорошо угощают коньяком и грузят в багажник баранью тушу. На этом проверка завершается.

«Нива» хозяина исчезает за поворотом. Мы, как водится, плюем ей вслед и устраиваемся перекурить. Куда торопиться? Мне сидеть еще двенадцать с половиной лет. Начать и кончить! Лагуте — восемь.

Иван — бывший прапорщик. Воевал в Осетии, Абхазии, потом служил в Пятигорске. В компании со своим начальством торговал списанной техникой. Во время одной из разборок застрелил заворовавшегося компаньона и получил двенадцать лет. Родители у Лагуты давно умерли, а жена сошлась с другим. Время от времени он собирается бежать, но каждый раз свое намерение откладывает. Некуда бежать…