Елена Грушко - Следствие поручено мне. Повести о милиции

— Случалось ей раньше не ночевать дома? Припомните, пожалуйста.

— Нет. Нет… Когда… понимаете, если у нее были встречи, то дома у нас. Я же много времени провожу в больнице. Квартира свободна. И вообще, так удобнее было…

Женя догадывался, почему так было удобнее: Света встречалась в основном с женатыми людьми. Ему стало жаль Зою. Он спросил:

— И она вас так ни о чем не предупредила? Все-таки, может, обмолвилась о чем-то во время того разговора, а вы забыли?

— Ну что вы, разве я могла забыть?! — возмутилась Зоя. — Ведь потом, когда места от беспокойства не находила, весь наш разговор по косточкам, до словечка, перебрала; Да это и не разговор был, а так — одни восклицания.

— Как это?

— Беру трубку, а Светка кричит как ненормальная: мол, конец нашим мукам! Миллион за улыбку! Весь мир в кармане! Десять в десятку! Бриллианты для диктатуры пролетариата! И все в этом роде. Я говорю: ты, дескать, что? Спятила? А она: подробности письмом. Но — могила, говорит, Зойка, молчи! А сама, чувствую, аж трясется. И тут меня зовут: сестра, сестра! Я разозлилась — как бросила трубку! — Зоя залилась слезами, кляня себя за эту необдуманную грубость.

Женя уже успел заметить, что его вопросы, даже самые жесткие, отвлекают девушку от слез, и поэтому сразу спросил:

— А вот то, что она сказала — подробности письмом, — это не означает, что она куда-то уехала, а потом напишет вам и все разъяснит?

— Да нет, — отмахнулась Зоя, — это она так выражалась. Да и как уехать без вещей?

— А что это за «могила»?

— Бог знает! Думаю, что просьба молчать, но о чем молчать-то, если я ничегошеньки не поняла?!

Да, действительно. Не разговор, а странный набор слов. Набор для человека, которого постигла неожиданная и ошеломляющая удача. В чем же тут дело? И не пора ли наконец спросить о главном — нельзя больше тянуть. И он решился:

— Зоя, как была одета ваша сестра?

Она говорила, глядя на него испуганно, а он мог бы заранее произнести каждое слово, сказанное ею:

— Серое пальто, черные сапоги, черные замшевые перчатки… Синее платье в красную полоску…

— И голубой шарф? — не выдержал Женя.

— Да, — кивнула Зоя. Голубой. Мохеровый. Пушистый. Длинный такой… А вы откуда знаете? Господи…

Женя взял ее под руку.

Перед самым входом в зал морга, где проводились вскрытия, Маркова замедлила шаги и оглянулась на бледную Зою, но та поняла и спокойно сказала:

— Не беспокойтесь, я все-таки медсестра.

Но прежде всего она была не мед, а просто сестра, и Маркова старалась не отходить от нее.

Она только взглянула на труп один раз — и зажмурилась, и пошла, вытянув руки, к каталке, где лежала Светлана. Она прикрыла ладонями лицо сестры и обернулась к Жене — почему-то именно к нему — с такой мукой в глазах, что он пошел было к ней, но Татьяна Васильевна перехватила Зою и увела в коридор. Оттуда был слышен только ее успокаивающий голос, а Зоя молчала как убитая.

Мудрый вынул папиросы, протянул Жене и Гаевскому. Женя вообще не курил, а Гаевский курил только трубку, но почему-то оба взяли папиросы. Женя сунул свою в карман; Саша теребил, рассыпая табак.

Мудрый махнул рукой тихому небритому синелицему санитару и, когда тот увез каталку, с горестной задумчивостью проговорил:

— Когда человек плачет о мертвом, кого ему больше жаль? Умершего, ушедшего? Или себя, оставшегося теперь навеки без него?..

Странно. Не в первый раз Жене приходилось присутствовать при подобной сцене, но никогда так не цепляла за сердце печальная, пронизанная горьким жизненным опытом ирония Мудрого, и в то же время никогда не желал он так сильно не просто помочь страдающему человеку, но и разделить его страдания, принять их часть на себя. Зою во время этой страшной сцены словно бы осветило новым светом, будто горечь утраты очистила ее от всего, что было в ней неприятно Жене. Ему сейчас больше всего хотелось проводить ее домой, но Маркова, видимо, крепко взялась опекать девушку: вызвала такси, и они уехали вместе. Мудрый ушел пешком: он жил неподалеку, Саша убежал на трамвай, а Женя долго ждал автобуса и решил снова позвонить домой из автомата.

— Ну? — спросил дед сурово, едва взяв трубку, даже не услышав еще, кто звонит. — Где тебя лихоманка бьет? — Он любил такие выражения.

Почему-то Жене сейчас неприятной, неестественной показалась его притворно-сердитая усмешка, и он раздраженно отозвался:

— Да еще только полдесятого! Детское время.

— Вот придешь — мать тебе покажет детское время! — злорадно пообещал дед. — Я понимаю: у вас, сыскарей, работы ой как много, даже в книжках пишут, как вы с родимыми да любимыми только по телефону общаетесь. Как ты без нас-то обходишься?

— С трудом, — ответил Женя, косясь, не показались ли огоньки автобуса. — Что там на ужин?

— О, брат! — торжественно начал было дед, но тут же увял: — Хотя нет, Женька, опоздал ты, один плов остался, а были гребешки в майонезе, но Макея их уговорил уже.

— Что, опять главу обкатываешь? — спросил Женя, думая, что плов, конечно, с курицей, а Макея всегда тут как тут, когда в доме что-нибудь этакое на ужин: Макея был сосед и дедов приятель.

Дело было в том, что дед писал по заказу издательства детскую повесть о событиях на Хасане, и каждую новую главу «проверял» на десятилетнем соседе Максиме. Жене казалось, что этот тихоня и лакомка может запросто свести дедовы воспоминания к элементарному боевику, потому что едва дед пытался перейти от стремительных глаголов: «бросились», «ударили», «дали залп», «обрушились» и тому подобных хоть к каким-то размышлениям, как Макея закатывал глаза и снисходительно цедил: «Опять как в школе на истории…» Дед сникал и терпеливо начинал править главу, потому что очень доверял своей хитрой «аудитории». Женя весьма скептически относился к Максе как к литературному критику, но дед защищался: «Я ориентируюсь на возраст!» Впрочем, сейчас Жене были глубоко безразличны и Макея, и съеденные им морские гребешки под майонезом, и плов, но автобуса все не было, и он сказал от нечего делать:

— Пацану спать пора, а ты ему голову забиваешь.

— Спать пора? Еще ж Только полдесятого, детское время, — подначил дед.

— Ладно, я. уже поехал, — бросил Женя трубку и помчался к остановке: откуда ни возьмись, подошел автобус. Однако зря спешил: это был пустой служебный, и Женя еще некоторое время топтался под фонарем, пока рядом с ним не затормозил патрульный газик.

Из машины Женю окликнул Виктор Букреев: они вместе когда-то учились в школе, только в параллельных классах, вместе поступали в университет, на юридический, однако Витька не прошел по конкурсу и поступил на следующий год. После учебы он тоже вернулся в родной город, но работал в районном отделении милиции.