Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

— И что потом с Лазарем стало?

Евдохин ответ вылился на Каурова ушатом холодной воды.

— Так ить убили его. На хуторе Тарасове опоили водкой и зарубили шашками. Так, сказывали, дело было.

«Вот тебе на! Что же дальше делать? Где искать концы? Да и искать ли?» — размышлял Геннадий. Но тут его осенило: нет, не сходится. «Ты теперь далеко», — писала Дарьюшка Лазарю в 1923 году. Стало быть, не убили!

— Может, родственники у Лазаря остались? — продолжал допытываться Кауров.

— Об том не слыхала.

— А хутор этот, Тарасов, далеко?

— Часа за два дойдешь, ежели снег дорогу не завалил. Вдоль леса по-над речкой все время держись. Нынче редко кто туды ходит. Только приезжие туристы летом на лодках сплавляются оттудова вниз по Медведице. Красивые там места: речка, луг, пруд. Мы на энтот пруд за чаканом ходили.

— Каким чаканом? — не понял Кауров.

— Растение такое вкусное. В прудах растет. Соберем, бывало, наготовим да в погреб сложим — всю зиму можно питаться. А в голодные годы при советской власти и вовсе спасались им. После работы в колхозе вместо того, чтоб отдыхать, собирались мы, девушки, с младшими братьями и шли на ночь глядя в Тарасов за чаканом. Мальчишки за ним в пруд ныряют. Мы складываем в мешки, а потом на себе тащим. Идем ночью по степи краем леса — страшно! Особенно, ежели вдруг огоньки увидим в лесу. Это значит, волчьи глаза в темноте светятся, или комсомольцы в засаде сидят, курят — расхитителей колхозного добра караулят. Ежели споймают ночью, пойди докажи, что ты не расхититель — честному человеку, говорят, незачем по ночам шляться. С колхоза уволят — с голоду помрешь, мальчишек-братьев из школы выгонят. Поэтому, когда видели мы огоньки в лесу, молили Бога, чтоб то оказались не комсомольцы, а волки…

— Бабушка, а вы не путаете? Точно убили Лазаря Черного?

— Что слыхала, то обсказала.

— В каком хоть году он погиб?

— Лет пять-семь мне было тогда. Стало быть, в начале 20-х.

— Ну а что еще в то время происходило в станице? Какая тут была обстановка? Как вы жили? — задавая эти вопросы, Кауров рассчитывал вызвать в бабушке Евдохе бессознательный поток воспоминаний, а там, глядишь, и вынесет этим потоком нужный ему камешек.

— Мы, милок, не жили. Мы тута выживали. Времена были страшенные. Я и не вспомню, когда до войны ела досыта. А раньше, пока не пришла поганая советская власть, народ в Островской зажиточно жил. В каждом дворе две пары быков, пять коров, конь строевой, гуси, куры, индюшки. Домик хороший, кухня отдельно. Вот как мы жили! А потом пришли энти безобразники и начали нас кулачить. Наложили на нашу семью один хлебный контроль. Дедушка его выполнил. Наложили второй. Но дедушка больше зерна достать уж не смог. Тогда отобрали скотину. Выгнали нас из дома. Поселили в хибару вместе с тремя такими же раскулаченными семьями. Мне в школе учиться не разрешили. Учитель говорит: «Иди, милая, домой. Выполнит твой дедушка хлебный контроль, приходи обратно». А потом и дедушку забрали. Так и сгинул, неизвестно в каких краях. Братик мой, Моисеюшка, все кушать хотел. Нашли с двумя мальчишками в канаве негашеную известь. Думали, глупенькие, что это творожок, стали есть. Потом бежит домой: «Мамочка, у меня в животике жжется». Так и выгорел изнутри.

— Моисей, Лазарь… Почему у вас в станице так много еврейских имен? — задал Кауров неожиданно пришедший в голову вопрос.

— То не еврейские, а библейские имена. Раньше ими у нас часто детей называли. Особливо староверы.

— Библейские, говорите… А что по Библии имя Лазарь означает?

— Лазарь — это тот, который воскрес. Умер он, его уже в гроб поклали, но пришел Иисус и снова в него жизнь вдохнул.

— Воскрес, стало быть… — Кауров задумался: — А Яков что означает?

Вспомнились слова отца про то, как дед Аким предлагал назвать его этим именем.

— Яков лестницу в небо построил, — отвечала старушка. Предложенная тема пришлась ей по сердцу: — …Да и каких только имен не давали в прежние годы. Моего дедушку Синифоном звали. А братья у него — Селиван, Веселин и Таман. Советская власть заставляла людей новые имена принимать. Сестренка моя Пистимея в Людмилу переписалась. Ой, а как мы с ней энкеведешников обманывать наловчились… В 33-м году, когда голодно было, убирали всем колхозом зерно. А выносить с поля ни колоска не давали. Поставили оцепление. Никаких узелков с собой брать не велели. Что делать? Тогда мы с Людкой догадались кармашки в лифчики вшивать. В энти кармашки зерна ссыпем. Идем с работы, титьки аж распирает. Охранники облизываются на нас, заигрывают. Невдомек им, что мы хлебушек с поля выносим… С утра до ночи мы в колхозе работали. Всю свою душу и здоровье отдали в него. И вот с чем остались. Я ж вдарница коммунистического труда, почетных грамот целая коробка в шкафу. А почету мне вон, как видишь… Сынок Ванечка в 13 лет на речке утоп. Муж с войны не вернулся. Осталася я одна. Думаю, скоро зима. А как я буду жить зимой? Натаскала с речки веток. Будут дрова. Хоть какой супчик, да сварю. Уж и рубить дрова топором не могу, а все равно сижу рубаю. Слезы из глаз бежат… Хочешь, супчиком тебя накормлю?

— Нет, спасибо, да и странно как-то суп с утра есть, — заметил Кауров.

— Да? — удивилась Евдоха. — А у нас едят — и на завтрак, и на обед, и на ужин…

Бабушка обнаружила большую склонность к воспоминаниям.

— В гражданскую войну казаки часто через еду побеждали, — вещала Евдоха. — Как отличить казака от мужика? Казак стройный, подтянутый, потому что завсегда к войне должен быть готов — скачки, сборы, учения разные. А мужику энто ни к чему. Потому он пузатый. Мы и дразнили их в детстве «Эй, мужик вислопузый!» Так и воевали они. Все мужики в Красную армию записались, потому что им обещали казачьи земли отдать. Островская много раз из рук в руки переходила. А потому красные долго удержаться в ней не могли, что об еде много думали. Придут в станицу, щас же требуют, чтоб им дали пожрать. Иначе не хотят в атаку идти. Пока сядут за стол, тут казаки их и окружат. Мертвых красных бессчетно по оврагам валялось. Детишки землей в них кидались. А у казаков еда на последнем месте была. Редиски, лучка порубали — и снова в седло. Тут и молодежь казачья пороху понюхала. Отцы все на фронте, а к нам красные китайцы пожаловали. Встали у родников за станицей, велели еды принести и баб привести на потребу. Иначе из орудий грозили станицу разрушить. Собрались тогда старики, кто еще в руках шашки и ружья могли держать, да подростки, какие постарше, и сделали на китайцев нападение. Всех порубили. Но и казачат тоже много погибло. Братик двоюродный прискакал оттудова не в себе — ему не могли кулак разжать, шашку забрать. Убили потом братика на Перекопе.

Разомлев и согревшись, Кауров начал клевать носом. Убаюкивала его Евдохина речь и всякие чудные словечки, которых он в Питере отродясь не слыхал. Вместо «похож» говорила Евдоха «скидается», вместо «вдовец» — «одивец», вместо «моей» — «моёй». Кладбище называла могилками, а голубой цвет — лазоревым. Были и вовсе незнакомые слова, смысла которых Геннадий даже приблизительно не мог постичь. Бабушка смягчала букву «т» в глаголах — получалось «плыветь», «идеть»… Не в тех местах ставила ударения — вместо «остАлась» говорила «осталАсь», вместо «хозЯева» — «хозяевА» и даже название станицы ОстрОвская в ее устах звучало как ОстровскАя.