Владимир Першанин - Мы умрем в один день

— Будешь молчать, обольем бензином и спалим, как кутенка.

— А вначале кастрируем, — добавил горбоносый.

В ушах звенело. Полетаев потрогал правую скулу, почувствовал кровь. Эти сволочи способны сделать с ним все, что угодно. Откуда у них жалость? Заплатили хорошо, так они готовы хоть на куски его порезать.

— Честное слово, ничего не говорил.

— Почему тебя оттуда выпустили?

— Не знаю. Я им вообще ничего не рассказывал.

Квадратный снова ладонью хлестнул его по тому же уху.

От сильной боли Полетаев вскрикнул и присел, закрывая голову руками. Квадратный носком ботинка ударил его в поясницу раз, потом другой. Борька уже не кричал, а скулил. Квадратный знал, куда метить. Сам Полетаев в детской колонии тоже бил по почкам тех, кого подозревал, что они стукачи. Человек начинал мочиться кровью, болеть, а двое, которых били особенно сильно, умерли в больнице.

— Неси канистру, — сказал горбоносый.

Вадим пошел к «Ниве». Затравленно провожая его взглядом, Борька решил, что ему все равно не поверят. Будут жечь, пытать, пока он не скажет то, что им надо. Он бросился вдруг на горбоносого и, схватив за кисть руки, крутнул ее, выворачивая пистолет. Вадим набежал сзади и повис на спине, сдавливая горло. Отпустив горбоносого, Полетаев барахтался, пытаясь стряхнуть Вадима и достать нож из внутреннего специально пристроченного кармана куртки. Кнопочный, подаренный кем-то из компании, он легко раскрывался, выщелкивая узкое лезвие. Ткнул наугад, чувствуя, что теряет сознание.

Вадим ахнул и разжал пальцы. Выставив нож, Полетаев шагнул на горбоносого. Выстрел прожег правое плечо, отбросил его назад, и Борька побежал прочь, сдавив рану на плече левой рукой. Горбоносый выстрелил три раза подряд. Попал только с третьего, и Борька повалился лицом вниз на куст камыша. Поднялся и, бестолково закрутившись, сделал несколько шагов.

Горбоносый, догнав его, снова нажал на спуск. Курок щелкнул вхолостую — осечка. Полетаев, обернувшись, широко раскрытыми глазами смотрел на пистолетный зрачок, силился что-то сказать, но изо рта вырывались хрипенье и розовая пена. Горбоносый лихорадочно дергал затвор. Непригодный патрон, подскочив, упал в траву.

— А-а-а!

Полетаеву наконец удалось вытолкнуть изо рта сдавленный крик. Пуля, пущенная в упор, пробила насквозь голову и погасила его.

У квадратного был разрезан бок. Задрав рубашку, он разглядывал рану. Горбоносый подошел, вытирая пот.

— Ерунда. До свадьбы заживет. Пошли, оттащим того…

Земля под тонким слоем грязи оказалась промерзшей. Яму выкопать не удалось, и они отнесли труп вглубь камышей. Горбоносый сказал, что парняга попался живучий. Грудь и плечо пробиты, а все бежал. Его спутник, которого действительно звали совсем не Вадим и которому тоже приходилось убивать людей, согласился с ним и добавил, что зря они сразу не связали Полетаева — тогда бы не было столько шума. Они очень торопились, но горбоносый сел за руль лишь после того, как подобрал выброшенный патрон и все стрелянные гильзы.

Димке Зимовцу позвонили домой. Знакомый голос, не здороваясь, объявил:

— Собирай шмотки и сматывайся.

— Куда? — растерялся Зимовец.

— К чертовой матери. В Москву, на Сахалин — куда угодно. Но чтобы года два о тебе ни слуху, ни духу. Если явишься — заказывай гроб.

В тот же вечер мать Зимовца, ничего не понимая и не переставая плакать, посадила его на поезд. В соседней области жила ее старшая сестра, которая согласилась приютить непутевого племянника, попавшего в какую-то большую неприятность.

— Скрылись оба, — возбужденно докладывал на утренней планерке Черных. — Зимовца видели вчера вечером на вокзале вместе с матерью. Полетаева нет уже четверо суток. Я опросил почти всю его компанию, никто ничего не знает.

— Расширяйте круг. Я договорился с Бондаревым, он подключил к поискам городских участковых.

Когда все разошлись, Сергеев достал из сейфа папку, с почтой. Ее надо было расписать по сотрудникам, потому что, кроме смерти Ольхова и поисков исчезнувших парней, город ежедневно подбрасывал новые и новые дела. Взламывали дачи, сдергивали с припозднившихся девиц норковые шапки, снимали колеса и боковые стекла с автомашин. Все транспортные кражи, как верблюд, тянул на себе Иван Григорьевич Терентьев. Но он уже твердо настроился на пенсию, часто жаловался на здоровье и присматривал на рынке старенький «Москвичок» — собирался заняться пчелами. Без Терентьева будет совсем худо, остальные — молодежь, некоторые еще совсем зеленые. Да и не у каждого получается. Яковенко вроде старательный и следственную школу закончил, а не выходит из него оперативника. Уже третий год в розыске, а результатов почти нет. Чего-то не хватает. Не умеет с людьми работать, не идут они к нему. Может, слишком казенно говорит и разит высокомерием от его очень правильных фраз и выступлениях на собраниях. А, может, потому, что трусоват, по другую сторону это знают. Просил Бондарева — переведите его хоть к Кузину в паспортный стол. Не согласился.

Как же, не пьет, не курит и на городских конференциях хорошо выступает. С год-другой штаны попротирает и уйдет куда-нибудь на повышение.

К вечеру позвонил один из участковых.

— Вячеслав Николаевич, я тут с мальчишками разговаривал, один из них видел, как Полетаев садился в светло-серую «Ниву». Номера он не запомнил. За рулем сидел человек, похожий на кавказца.

— Приводи этого мальчишку сюда. Пусть посмотрит фотоальбомы, может, узнает кого-нибудь из ранее судимых. Кстати, он ошибиться не мог насчет Полетаева?

— Ну что вы, товарищ капитан. Полетаев у них в авторитете, его многие знают.

Сергеев зашел к начальнику горотдела:

— Я от вашего имени дам задание ГАИ. Мне нужна информация по всем автомашинам «Нива» в городе и районе.

— Давай. Только убыстряй темпы. Сколько уже времени возимся! Итак половина отдела на тебя работает.

Ни Сергеев, ни Бондарев не связывали вслух эти последние события со смертью Ольхова, но оба понимали, что разгадка выстрела, прозвучавшего в тот слякотный ноябрьский вечер, кроется где-то здесь, в этом клубке: в выстрелах по витринам кафе, Васине, исчезновении Полетаева и Зимовца…

Они ходили тогда в паре: Сергеев, только что поступивший в горотдел, и Ольхов, который работал уже года три или четыре. Перед майскими праздниками их премировали обоих: выписали по двадцать пять рублей. Как указали в приказе: «За умелые действия по задержанию опасного преступника». Сергеев долго не являлся за премией, пока бухгалтер не накричала на него — ей надо было подбивать баланс.

Случаются вещи, при воспоминании о которых до того становишься противным себе, что зубами скрежетать хочется. Подобное чувство Сергеев испытал три дня назад.