Виктор Иванников - Выбор нового пути борьбы

— Этот, извините, «обосравшийся тип» при первом же выстреле, зайцем «стреканувший» на глазах у всего отряда в кусты, чуть ли не крича — «мама»! Да кто ему поверит. Все же видели, как он себя вёл, как он полз и спрятался за корягой.

— Ясно, тогда у меня к Вам просьба, возьмите эти два бланка и изложите, что Вы видели и как оцениваете действия полковника Яблокова. Много не пишите, достаточно одного листа, мне важна суть и Ваша оценка как непосредственного участника и профессионала.

— Есть, разрешите идти?

— Один вопрос, не посвятите ли меня в то, чего Вы доложили командованию после ухода полковника?

— Секрета никакого нет. После ухода полковника Яблокова к осаждённым в целях стать заложником и провести с ними переговоры, старшим по команде стал полковник Сенцов, он назначил меня руководить группой СОБРа. Вышестоящему начальству я доложил:

— Полковник Яблоков добровольно пошёл в заложники для того, чтобы договориться о сложении осаждёнными оружия. Его бойцы до решения этого вопроса и возвращения своего командира отказываются участвовать в атаке.

— Всё, Григорий Власович, у меня нет больше вопросов до тех пор, пока не прочитаю ваше объяснение. Пригласите майора Ящерова Александра Павловича.

— Есть!

Разговор с Ящеровым Александром Павловичем и другим командиром группы СОБРа — капитаном Чечёткиным Иваном Ивановичем был фактически копией того, который произошёл у Максима с подполковником Колесниковым. Оба они в один голос, только в более резких и возмущённых словах охарактеризовали действия генерала Сморковича, его вопиющую безграмотность при руководстве операцией, его паникёрство и неадекватность, про майора Кавалерова без оплёвывания не могли даже и говорить… Трус, хам, холуй — это самые ещё мягкие слова, употреблённые ими. А своего полковника они оценили как отца, который ради спасения от бессмысленной гибели своих сынков не пожалел своей жизни.

Через час у него на руках был комплект из четырёх протоколов и объяснений. Он каждый из них внимательно изучил, дал расписаться каждому, сложил в папку и распрощался. В семнадцать часов в дверь кабинета вежливо постучали. Дверь приоткрылась, и в неё проскользнул, именно проскользнул, а не прошёл уже известный ему майор Кавалеров. Глядя в его бегающие, но пытающиеся смотреть честно и в то же время понять, чего от него хотят услышать: в его розовощёкое без единой морщины лицо; в отглаженный и вычищенный, сшитый точно по его фигуре мундир, начищенные до зеркального блеска ботинки — принялся задавать вопросы. Поначалу тот бойко отвечал, с ходу обвинив полковника Яблокова в трусости. Дав ему повысказываться, прервал, попросив объяснить — как мог боевой офицер, участвующий в ряде весьма ответственных кампаний, награждённый многими боевыми — тут Максим поднял палец:

— Боевыми! За проявленный героизм на поле боя, вдруг взять и струсить? Вот его коллеги, которые тут до Вас давали показания, считают, что полковник Яблоков и в этом случае проявил настоящий героизм, пойдя добровольно в заложники к осаждённым, дабы предотвратить бессмысленную бойню бойцов верной ему команды. А вот Вас они-то, эти офицеры, как раз и назвали настоящим трусом, пролежавшим, заметьте с обгаженными штанами под корягой, между двумя сросшимися берёзами всю операцию.

— Ничего подобного, я зачитывал перед строем приказ генерал-майора Сморковича о снятии полковника Яблокова и назначении вместо него подполковника Колесникова. А когда начался обстрел и был убит генерал-майор, то я только после этого принял надлежащие меры защиты.

— Вот как, майор? А где же этот приказ?

— Я…я при обстреле, когда пули засвистели над моей головой, нечаянно обронил и он улетел. Я после обстрела его искал, но не нашёл.

— У Вас есть его копия?

— Не…т, я его готовил ввиду ограниченности времени только в одном экземпляре.

— Вы сами его готовили, Вам кто-нибудь помогал?

— Нет, я готовил сам лично, генерал майор доверил только мне одному.

— Смотрите, Валерий Юлианович, что получается: этого приказа ни у кого нет; его в руках никто не держал и не видел; подтвердить факт его подготовки никто не может, но зато все видели, как после одного единственного, слышите Вы, единственного, а не пули засвистели над Вашей головой и, когда все бойцы как один не сдвинулся с места, Вы бросились на землю, заползли на виду всего строя под корягу и пролежали там до окончания операции! Скажу Вам честно, лично я склонен верить показаниям боевых офицеров, честно выполняющих свой долг. Полагаю, да что полагаю, просто уверен — не в Ваших интересах, майор, идти против их мнения, иначе Вас опозорят и, кстати, вполне справедливо, если учесть то, чего мне Вы уже успели наговорить, в шкурных интересах, в попытках обелить свою личную трусость и паникёрство. Вам это ясно?

Кавалеров молчал, опустив голову.

— Хотите мой совет.

Тот, как загнанный котёнок, мимо которого пробежала свирепая собака, поднял своё, теперь уже не розовощёкое, а посиневшее с жалко дрожащими губами и покрасневшими глазами, лицо. Довольно быстро в них, этих хамелеонских глазах «заплескала честность» и готовность сделать всё, чего прикажет этот человек.

— Вам надо найти кого-нибудь из офицеров команды СОБРа или полковника Сенцова с подполковником Колесниковым, коих Вы тут поначалу полили грязью, повиниться перед ними — боевыми офицерами, за всё то, чего они увидели происшедшее с Вами при операции. Вот Вам два листа, принесите завтра, сюда в этот кабинет к девяти. Вам ясно?

— Так точно, но как же мне найти их, да и не захотят они разговаривать со мной.

— Знаете, майор, уверен, когда Вам лично грозит опасность, Вы способны и на большее, и я утверждаю что, если Вы этого не сделаете, то она, эта опасность, способная Вас просто уничтожить, весьма реальна, так как я вынужден буду дать ход их высказываниям в Ваш адрес, о Вашем поведении. Всё, или Вы сейчас садитесь и пишите, а я даю ход об их оценке Вашего поведения, или Вы последуете моему совету. Хотя, должен сказать со всей ответственностью, моим долгом является доведение до начальства о Вашем поведении, позорящем честь и достоинство русского офицера. Выбирайте?

— Я… я принесу завтра к девяти.

— Хорошо, можете идти.

Был уже вечер. Вернулся из поездки Михаил Иванович, привёз кучу снимков пепелища, оплавленных кирпичей и металлических балок, обугленных брёвен. Приложил заключение эксперта. Из него вытекло, что вследствие достигнутой при пожаре температуры, человеческих останков найти не представляется возможным, кроме того, давались версии и характеристики развития пожара.

Затем подъехал ещё один сотрудник, который привёз результаты допроса капитана мотострелков и его помощника. Из их объяснения вытекало, что никто из преступной бандгруппы, в силу быстротечности развития операции и интенсивности огня, а также плотности окружения, выбраться наружу просто не имел возможности, и все погибли в огне этого пожара. Были приложены и целая группа снимков. Затем ещё возвратились сотрудники с другими заключениями, выводами и снимками. В общем, накопилась довольно пухлая папка материалов, подлежащая дальнейшему его осмысливанию и обдумыванию. Но это сделать он уже был не в силах и отложил на завтра. Сложив всё в сейф, вызвал машину и уехал к себе домой. Там по заведённому порядку «поотмокал» с полчасика в ванной, поел бутербродов с чаем, приняв предварительно полчарочки коньяка и «провалился» в сон.