Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

— Вот и Сайи, — прокричал Гюстав.

Флавьер протер стекло кончиками пальцев.

— Сверните направо, — сказал он. — Осталось километра два.

Такси катило по дороге, изъязвленной рытвинами. Влага с почерневших от дождя деревьев сочилась в ямы, полные жухлой листвы. Изредка навстречу попадались одиноко стоявшие домишки, над крышами которых вился голубоватый дым.

— Вижу колокольню, — объявил Гюстав.

— Это она и есть… Подождите меня у церкви.

Машина остановилась где и тогда. Флавьер выбрался наружу, посмотрел на галерею в самом верху башни. Волнения не было: напротив, ощущался какой-то странный холод внутри. Он побрел в сторону домов, кровли которых он видел сверху, с лестницы, когда боролся с головокружением. Они оказались совсем рядом, в низине, жмущиеся к каштанам с голыми ветвями, — десяток серых лачуг, вокруг которых, увязая в грязи, бродили цыплята. Тут же стояла приземистая лавчонка: на витрине когда-то была надпись, но буквы давно стерлись. Флавьер толкнул дверь. Внутри пахло свечами и керосином. На полках пылились несколько открыток.

— Чего вам? — спросила старуха, появившаяся из внутренней комнаты.

— У вас, случаем, не найдется яиц? — пробормотал в ответ Флавьер. — Или немного мяса. Я приболел, а в Париже еды не раздобыть.

Тон его был недостаточно просительный, да он особенно и не старался, наперед зная, что получит отказ. Он рассеянно разглядывал открытки.

— Что ж, на нет и суда нет, — сказал он. — Поищу в другом месте. Я, наверное, возьму эту открытку с видом церкви. Святой Николай?.. Это название мне что-то напоминает… Погодите-ка, в сороковом году, в мае, газеты вроде бы писали о каком-то самоубийстве?

— Да, с колокольни бросилась женщина.

— А, да-да… Теперь припоминаю. Кажется, жена парижского фабриканта?

— Да, госпожа Жевинь. Я помню ее фамилию. Это я нашла тело. С тех пор много воды утекло… Но я не забыла бедняжку.

— А выпить чего-нибудь не найдется? — перебил старуху Флавьер. Никак не могу согреться.

Она подняла на него глаза, видевшие кошмар войны и лишенные с тех пор всякого выражения.

— Попробую поискать, — ответила старуха.

Пока она разыскивала бутылку и стакан, Флавьер сунул открытку в карман и достал несколько монет. От дрянной виноградной водки горело во рту.

— Сумасшедшая мысль — прыгнуть с колокольни, — заметил он.

Старуха медленно спрятала руки под шейным платком. Судя по всему, она не находила эту мысль такой уж глупой.

— Она была уверена, что все пройдет как надо, — отозвалась хозяйка. — В колокольне добрых двадцать метров. Она бросилась вниз головой.

«Да я сам видел», — чуть не вырвалось у Флавьера. Дыхание его участилось, но страдания, как ни странно, он не испытывал. Просто он чувствовал, что Мадлен покидает его, окончательно обращается в прах. Каждое слово старухи было подобно пригоршне земли на засыпаемый гроб.

— Я была одна во всей деревне. Мужчин всех призвали. А женщины были в поле. В шесть часов я пошла в церковь помолиться за сына он был на фронте.

Старуха помолчала. В черной одежде она выглядела совсем тщедушной.

— Я вышла через ризницу. Там есть дверь — она выходит с задней стороны… Через кладбище мне ближе до дому… Тогда-то я ее и увидела…

Она смотрела на кур, разгребавших подле крыльца землю. Наверное, вспоминала страх и усталость того вечера, долгожданный приезд жандармов, хождения по кладбищу, лучи электрических фонарей, ощупывающие землю, и гораздо позже мужа погибшей, прижимавшего к губам платок…

— Невесело вам было, — сказал Флавьер.

— Еще бы. Ведь жандармы паслись у нас с неделю. Им все казалось, будто бедняжку столкнули…

— Столкнули?.. Но почему?

— Потому что днем в Сайи люди видели в машине мужчину и женщину они ехали сюда.

Флавьер закурил сигарету. Вот оно что! Очевидцы приняли его за мужа. И это заблуждение в конечном счете привело Жевиня к гибели.

Какой смысл опровергать это теперь, объяснять старухе, что тот мужчина был вовсе не Жевинь, что все это лишь чудовищная ошибка? Эта история никого больше не интересует. Он осушил свой стакан, поискал взглядом, чего бы еще купить, но не увидел ничего, кроме метел, веников и мотков бечевки.

— Спасибо за водку, — пробормотал он.

— Не за что, — ответила старуха.

Он вышел, отшвырнул сигарету, вызвавшую у него кашель. У церкви он в нерешительности остановился. Может, напоследок побыть у алтаря, где молилась она? А молитва оказалась напрасной: Мадлен растворилась в пространстве! Он подумал о христианской догме воскрешения. Каким образом в день Страшного суда сможет возродиться тело Мадлен, распавшееся на молекулы и атомы?

«Прощай, Мадлен», — прошептал он, созерцая крест, вокруг которого с карканьем летали вороны.

— Возвращаемся, хозяин? — спросил шофер.

— Да, возвращаемся.

При виде удалявшейся в заднем стекле колокольни у него возникла уверенность, что вот так же отступает и прошлое, навеки исчезает за поворотом дороги. Он закрыл глаза и продремал весь путь до Парижа.

Тем не менее днем он поехал к доктору Баллару и выложил ему свою историю как на исповеди, не упомянув лишь фамилии Жевиня и не уточнив юридических аспектов драмы. Он больше не мог носить это в себе. Во время своего рассказа он чуть не расплакался.

— По существу, вы все еще пытаетесь ее найти, — заключил психиатр. — Вы отказываетесь смириться с мыслью, что она умерла.

— Не совсем так, — запротестовал Флавьер. — Она, конечно, умерла. Я уверен в этом. Однако я думаю… вам это покажется вздором… но я думаю о ее бабке, Полине Лажерлак… В общем, вы понимаете, что я хочу сказать… обе они — это, по сути, одна и та же женщина.

— Другими словами, эта женщина, Мадлен, один раз уже умирала. Я правильно вас понял? Вы в это верите?

— Это не вера, доктор. Я просто знаю то, что слышал и видел…

— Короче говоря, вы полагаете, что Мадлен способна возродиться вновь, поскольку однажды она уже преодолела смерть?

— Раз уж вы сами представляете дело таким образом…

— Конечно, у вас в сознании все это выражено более туманно. Инстинктивно вы стремитесь избегать точных формулировок… Прилягте, пожалуйста, на кушетку.

Доктор долго проверял рефлексы, недовольно хмурясь.

— Вы и раньше пили?

— Нет. Я начал в Дакаре, постепенно привык.

— Наркотиков не употребляли?

— Нет, никогда.

— Вы действительно хотите вылечиться?

— Конечно, — пробормотал Флавьер.

— Тогда вот что: не пить. Забыть эту женщину. Мысленно твердить себе, что она действительно умерла, что умирают только один раз и навсегда. Слышите: навсегда… Хотите ли вы этого по-настоящему?

— Да.

— Тогда прочь колебания. Я передам с вами письмо своему другу, который заведует психиатрической лечебницей под Ниццей.