Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

— Реми, вы, должно быть, шутите?

— Уверяю вас, мне не до шуток. С сегодняшнего утра все пойдет по-другому; поймите же!

— А как же… ваш отец?

— Отец!.. Уж от чего — от чего, а от моего отъезда он сон не потеряет… И потом, там я буду для него полезен… Ну что, вы согласны? Или нет?

Раймонда медленно опускается на краешек стула, не сводя глаз с Реми. На этот раз она отвечает без колебаний:

— Нет, — шепчет она. Нет… Это невозможно. Нельзя, Реми… На меня вы рассчитывать не должны.

— А на кого же еще? — вскипает Реми. — Вы столько лет находитесь рядом со мной. Все, что было хорошего в моей жизни, исходит от вас. В этом доме вы — единственная живая душа; вы одна умеете смеяться, любить.

Раймонда упрямо качает головой.

— Отказываетесь?.. Ну отвечайте же!.. Вы что, боитесь меня?.. Боитесь, да?.. Но вы ведь прекрасно знаете, что уж вам-то моя ненависть вовеки не грозит.

Реми замолкает, пораженный внезапной догадкой. Поразмыслив, он продолжает, опустившись перед Раймондой на колени:

— Ну будьте же со мной откровенны! Скажите, вы совершенно уверены, что не можете уехать?

— Да.

— У вас здесь есть любимый?

Движением многоопытного, все понимающего мужчины Реми поднимает ей подбородок и пристально всматривается в непроницаемое, застывшее лицо.

— Все ясно. Есть.

Ноздри его вздрагивают. Реми поднимается с колен.

— Как я раньше не догадался. Хотя, Раймонда, подождите. Кое-что остается непонятно: вы ведь никуда не ходите… Даже вечерами… Где же скрывается ваш любовник?

И сам мгновенно понимает все.

— Он живет в этом доме… Кто же? Надеюсь, не Адриен? Раймонда начинает плакать, вскинув полусогнутую руку, словно пытается защититься от удара. Но Реми не отваживается на следующий шаг: в новую пучину, которую, оказывается, уготовил ему злой рок. И тело, и мысль его замирают на месте, а во рту появляется привкус горечи.

— Мой отец?

Рука Раймонды падает. Реми молчит — слов не надо. Сколько же длится эта связь? Наверняка с того самого дня, когда Раймонда поступила на службу в их дом. Так вот почему ссорились братья; вот почему дядя так грубо обращался с молодой женщиной; вот почему молчала Клементина, стараясь подавить свое недовольство: она догадывалась…

— Простите меня, — бормочет Реми.

Он пятится к двери. Но уйти сразу не хватает духу. Он бросает последний взгляд на Раймонду. Он на нее не в обиде. Ведь она — жертва обстоятельств. Как и он.

— Прощайте, Раймонда.

Реми толкает дверь. Колени его дрожат. Он спускается в столовую; хочет выпить чего-нибудь крепкого, как в тот день, когда он вышел за ворота кладбища. Но коньяк не помогает согреться. Реми кипит от ярости, и в то же время его бьет озноб. Он страшится будущего. Он уже не хочет ехать, но какая-то злая сила внутри словно толкает его вперед. Он направляется в кухню, где Клементина мелет кофе.

— Скажи отцу, когда вернется, что мне нужно с ним поговорить.

— Не скрою, я несколько обеспокоен его теперешним состоянием, — заявляет врач. — Эта возбужденность… Это упорное нежелание видеться с вами… Странный юноша!.. Возможно, он начитался чего-нибудь о дурном глазе? И кто только подал ему эту идею?

— Он же еще ребенок, — замечает Вобрэ.

— Никак не могу с вами согласиться. Он сильно изменился, повзрослел. Потому-то подобная навязчивая идея для него далеко не безобидна.

— Чего вы опасаетесь?

— Конкретно — не знаю. Но я бы посоветовал постоянно за ним присматривать… Особенно когда он окрепнет и будет отлучаться из дома. Стоит обратиться к психиатру. Специалисты без труда выявят причину его беспокойства… На мой взгляд, некогда ваш сын, очевидно, испытал большое потрясение; он, несомненно, увидел что-то такое, что повергло его в ужас. Отсюда все и началось.

— Ну уж это слишком, — буркнул Вобрэ. — К тому же мысли о дурном глазе появились недавно… Нет, доктор. Скажите лучше, что Реми меня не любит и никогда не любил и готов при малейшей возможности отравить мне жизнь. Он знает, что у меня сейчас масса проблем, и, представьте себе, вот уже неделю нарочно терзает меня… Как будто не ясно, что я не соглашусь с этим его нелепым решением уехать…

— Но не исключено, что именно оно и есть лучшее. Извините за откровенность, но вашему сыну вредно находиться в этом доме. Ему здесь слишком многое напоминает о прошлом, что, судя по всему, мучительно для него. Я почти уверен, что он избавится от этих комплексов, если полностью, разом переменит свою жизнь. И при условии, что он отправится не один — да-да, непременно… А что, его гувернантка, мадемуазель Луан: не могла бы она сопровождать?..

— Никоим образом, — сухо отрезал Вобрэ.

Врач отворил дверь холла.

— Так или иначе, что-то решать вам придется, — заключил он. — Нельзя же оставить его в таком состоянии. Положим, сын мучает вас, но не забывайте: он сам мучается. У меня сложилось впечатление, что мы наблюдаем типичный случай. Еще полгода назад я не был бы столь категоричен; однако, как показал процесс выздоровления, и сам паралич, и все прочие хвори, и даже расстройство памяти имеют психическое происхождение. Это очевидно! А потому, коль скоро вы не желаете его отпустить, последуйте моему совету. Всего несколько сеансов — и он откроет психоаналитику то, что подавил в себе. То есть правду! Понимаете? Ничего такого в этом нет. Молодой человек вправе узнать истину…

Врач ушел; Вобрэ медленно закрыл за ним дверь, затем вытер ладони платком из нагрудного кармана. Истину! Легко сказать… Он направился по коридору в свой кабинет, окинув рассеянным взглядом ряды книг, заваленный папками рабочий стол. В ушах все еще звучали слова врача: «Всего несколько сеансов — и он откроет психоаналитику»… Всего несколько сеансов!.. Столько лет бороться — и вот к чему прийти. Он упал в кресло, отодвинул в сторону разноцветную гору папок. Чего ради работать дальше, если нечем больше защищаться? Потеря брата ускорила крах. А теперь еще Реми… Вобрэ выдвинул ящик. Под пачкой писем, блокнотов, старых конвертов, которые он хранил из-за редких штемпелей, он нащупал рукоятку пистолета. В крайнем случае можно и… Нет! Даже этого, последнего, средства ему не дано. Если он уйдет из жизни, то мальчик уверует в безотказное действие своей силы. И тогда ему вовек не исцелиться.

Вобрэ потер ладонями глаза. Он и сам не знал, чего хочет. Желает ли он, чтобы Реми избавился от призраков прошлого? Но если к сыну возвратится память, то останется лишь один выход: застрелиться… Как ни крути, положение безвыходное: Реми пропал.

В дверь постучали. Вобрэ задвинул ящик.

— Войдите!.. Клементина? Что вам нужно? Я занят.

Старуха засеменила к письменному столу. Как она похожа на злую колдунью, которая изготовилась совершить свое черное дело! Подбородок ее задрожал, она то сцепляла, то расцепляла узловатые пальцы.