Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

В кухне кто-то был; Реми узнал голос Франсуазы — той самой старухи Франсуазы, которая иногда приходила стирать им белье. Как, она еще жива? Бывают же такие крепкие старухи! Сколько же ей теперь? Лет восемьдесят? Или восемьдесят пять? Разговаривает очень громко: наверное, стала туга на ухо.

— Ох! И чего только не бывает на белом свете! — прокричала Франсуаза. — Это ж, ежели подумать, годков двенадцать пролетело… Нет, погоди-ка: неужто и впрямь столько? Ну да, как есть двенадцать. В тот год моя правнучка еще как раз к первому причастию ходила.

Клементина вынимала из огромной корзины овощи, всякую зелень, картофель. Франсуаза вообще пополняла запасы их провианта.

— Вы нам завтра яиц принесите. И масла, — пробормотала Клементина.

Старухи подошли поближе друг к другу. Реми увидел их в проеме полуоткрытой двери: Клементина что-то шептала на ухо Франсуазе. Какой-нибудь очередной секрет. Что-нибудь о покойном дяде или его брате. И, раздосадованный, Реми вышел на крыльцо.

— А я всегда говорила: в уме повредиться — хуже не бывает. Уж лучше помереть. Жалко мне, ох как жалко господина вашего горемычного!

Ишь как кумушки раскудахтались — как же, давно не виделись! Реми шагал под раскидистыми деревьями; его охватила досада и непонятное беспокойство. Франсуаза, конечно же, говорила о дяде — о ком же еще; и именно дядя получал письма, в которых ему сообщали какие-то новости. И все-таки… Нет, надо обязательно дождаться старуху и переговорить с ней. Реми закурил сигарету и сел на траву у обочины дороги. Что он хочет услышать? И откуда это внезапное желание разузнать все о дядюшке? Откуда эта жажда заступиться — как будто Реми обязан его защищать? Около гаража Адриен мыл «ситроен», поливая его из шланга; судя по вытянутым трубочкой губам, шофер что-то насвистывал. Счастливый, ему до всего этого и дела мало. Ага, вот и Франсуаза! Появилась наконец!

Увидев Реми, старуха едва не выронила корзину, а потом расплакалась и все разглядывала его: то издали, то совсем близко. И, конечно же, заговорила о чуде.

— Вот, голубушка, как видите — хожу. Вылечился… Ну что вы так уж… Ну-ну! Пойдемте — теперь я могу проводить вас до самой проезжей дороги… Успокойтесь же!

Но Франсуаза поминутно останавливалась и восхищенно-подозрительно качала головой: старуха была ошеломлена и не верила своим глазам.

— Ну и ну! — удивлялась она. — Ведь вас, почитай, еще тем летом в коляске возили… А нынче вон какой стали! Прямо совсем взрослый…

— Дайте-ка мне корзину.

— Значит, нынче совсем другое дело, — продолжала старуха. — Вы здесь еще побудете или как? Клементина-то сказала, что…

— Нет. После похорон сразу уедем. Все.

— Ну что ж, оно, может, и к лучшему. Потому как в этом доме, куда ни кинь, нет вам счастья.

— Да, я знаю, — вздохнул Реми. — Отец все рассказал.

— Как же это он? Неужто взял и… А что ж: вы ведь теперь взрослый. Это я по старой памяти никак не привыкну… Хотя вам и нынче от такого все равно, поди, тяжело. Я же понимаю, каково вам.

— Тяжело, — наугад согласился Реми. — Я был просто потрясен.

— Гляньте, — продолжала старуха, махнув рукой в сторону. — Вон там, за деревьями, прачечная виднеется. С тех пор никто туда ни ногой… Теперь там змей полно, а в те годы настоящий сад был… Я тогда у вас в доме жила… В тот день мне целую кучу белья перегладить надо было… Пошла я в прачечную… Открываю дверь… Боже ж ты мой! Я так и упала на колени… Крови кругом — до самого порога.

Реми стал бледным как полотно. Он поставил корзину в траву.

— И зачем я только все это рассказала, — спохватилась старуха. — Как будто кто за язык тянул. Да еще как на вас гляну — и вовсе спасу нет. Так и чудится, будто ее вижу. Она тогда на полу, возле печи, лежала… Бритву-то у отца вашего взяла.

— Франсуаза! — прошептал Реми.

— Да я понимаю, понимаю, чего уж там. Ведь и я все говорю себе: уж лучше бы бедняжка померла — тогда б и ей, и вам всем облегчение вышло. Вот иной раз и подумаешь: куда Господь смотрит? Такая молоденькая, пригожая, добрая — и взаперти сидит! Сердце разрывается, до чего жалко.

Реми вскинул руки, словно хотел загородиться, но старуху Франсуазу будто прорвало.

— Да вы не думайте, за ней хороший уход был. А в иные дни она всех узнавала, разговаривала… И не догадаться, что не в себе… Да вот только порой как забьется куда в угол или за кресло, так ни за что ее не выманишь оттуда. Но такая всегда смирная, покорная. Агнец Божий! А уж дядюшка ваш горемычный вовсю старался, чтобы ваш батюшка мог ее при себе оставить… Помнится, как-то вечером у них из-за этого большой спор вышел… Страсть как расшумелись тогда. Ну так оно и понятно: батюшка человек занятой… когда ему за хворой приглядывать, да еще такой-то вот… Она ведь, почитай, хуже малого дитяти стала… А тут еще и с вами беда… Знать, и впрямь судьба такая.

— Хватит! — взорвался Реми. — Довольно!.. Вы… Вы…

Он рванул воротник, судорожно глотая воздух. Старуха поспешно схватила корзину.

— Ох, и зачем я только… Не надо было вспоминать, да еще и…

— Уйдите! — крикнул Реми.

И, повернувшись, не разбирая дороги кинулся через молодой лес; ветки со свистом выпрямлялись за его спиной. Он убегал, словно зверь от погони, и когда выскочил прямо на прачечную, лицо его было в поту и крови, а из груди рвались хрипы. Он сжал кулаки и подошел к сарайчику: ставни наглухо закрыты, дверь заперта на ключ. Реми подергал створку двери — и тут что-то проскользнуло в траве, прямо под ногами. Но Реми уже ничего не боялся. Он схватился за прогнившие ставни, дернул на себя, и дощечки отлетели одна за другой. Изъеденные ржавчиной скобы поддались почти сразу. Затем Реми взял камень, разбил стекло, просунул руку и отвел щеколду. Перелезть через подоконник труда не составило, и вот Реми внутри: тесная комнатушка, потемневшие от копоти стены. Высокая труба, покрытая толстым слоем запекшейся сажи, блестела, словно обмазанная смолой. От дуновения ветерка зашевелились в печи сухие листья. Пахло сыростью, гнилью, тленом. Около замшелой раковины так и остались стоять лавки для корыт, на веревках застыли подернутые плесенью прищепки для белья. Реми посмотрел вниз: пол вымощен красноватой плиткой, во все стороны тянутся трещины. Здесь все и случилось… Он мысленно увидел портрет. Внезапно на Реми накатила волна страха. Почему мама пыталась..? Что за скрытые, мощные силы толкнули ее на это? Помешательство предположить проще всего. Перед его глазами со сверхъестественной ясностью снова предстал отскочивший на дорогу фокстерьер… дядя Робер, распростертый на сверкающем кафельном полу… А что, если мама..?

Реми опрометью бросился вон из прачечной, но ноги его подкосились и он почти сразу же остановился. «Сейчас упаду», — промелькнуло в голове. Ну и пусть. Пусть вернется неподвижность. Пусть навек забудутся эти страшные картины.