Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

— Он умер сразу, не мучился, — заверил Мюссень.

Но отец, конечно, уже не слушал, что говорил доктор. Он, наверное, поглаживал подбородок, опустив голову, ссутулившись и постукивая носком ботинка об пол. Так он обычно, задумавшись, отключался от разговора, и собеседник вдруг понимал, что перед ним осталась лишь мрачная, безмолвная тень того, кто мыслями уже где-то далеко. А потом отец, спохватившись, бормотал из вежливости: «Да-да, я слушаю», — беспокойно поглядывая на собеседника и слегка кривя рот.

Реми притворил дверь и подошел к кровати, на которой в беспорядке лежала дядина одежда: Реми бросил ее сюда, когда Клементина с Раймондой принялись готовить комнату для покойного. Реми аккуратно сложил вещи на стуле. Голоса раздавались уже ближе: вероятно, отец и доктор поднимаются по лестнице. Реми поискал глазами, куда бы спрятать дядин портфель. Какой пухлый! Долго же в нем придется рыться… На шкаф — вот куда!.. И Реми положил его наверх, прямо на портрет.

Из коридора донесся скрип половиц, затем шаги затихли и стало слышно, как сморкается Клементина. «Надо идти, — мелькнуло в голове у Реми. — Сейчас, сейчас… Уже иду…» Но страх и растерянность оказались сильнее: Реми не двигался с места и весь дрожал. Так и не успел просмотреть бумаги в портфеле — а жаль. Может, теперь смело отстаивал бы свое, если бы нашел доказательства, что отец способен ошибаться, как и все. Да, вот теперь покойный дядя становится уже союзником. И как же он раньше не понимал, что они с дядей заодно… Реми оперся о кресло. Шаги, мелкие, приглушенные каучуковой подошвой, послышались где-то в стороне — и вдруг раздались на лестничной площадке, а затем и у двери. Снаружи повернули ручку.

Этьен Вобрэ всегда входил к сыну без стука.

— Здравствуй, мой мальчик! Доктор Мюссень мне все рассказал… Какое ужасное происшествие! А с тобой все в порядке?

Он принялся осматривать сына почти как врач, которого интересует не столько сам больной, сколько его болезнь. На отце был великолепный строгий костюм темно-синего цвета; Вобрэ-старший выиграл первую минуту встречи, и тон теперь задавал он. Держался он так, как подобает главе солидной фирмы. Отец поскреб ногтем рукав Реми там, где прилипли крошки штукатурки. Поскреб словно в укор; у отца все получалось как-то в укор сыну.

— Ты не слишком разволновался? — спросил Вобрэ.

— Нет… нет…

— А сейчас как себя чувствуешь? Тяжести в голове нет? В сон не клонит?

— Да нет же… В самом деле — нет.

— Может, Мюссеню осмотреть тебя?

— Да не надо. Я вполне здоров.

— Вот как!

И Вобрэ пощипал себя за ухо.

— По-моему, ты не горишь желанием оставаться здесь, — пробормотал он наконец. — Вот покончим с формальностями и сразу же уедем… Я вообще собираюсь продать имение. Нам от него только неприятности.

Как это похоже на Вобрэ! Смерть брата — «неприятность». А болезнь сына, должно быть, — «большая неприятность».

— Присядь. Я боюсь, что ты устанешь.

— Благодарю, но я не устал.

Тон Реми чем-то не понравился отцу, и тот насупился и пристальнее, с каким-то сдерживаемым раздражением, вгляделся в юношу.

— Садись, — повторил он. — Клементина мне только что рассказала, что у вас с дядей вышла маленькая стычка. Это что еще за история?

Реми горько улыбнулся:

— Клементина, как всегда, все про всех знает. Дядя заявил, что я плохо воспитан и не способен работать.

— Пожалуй, он был недалек от истины.

— Неправда, — возразил Реми, вставая. — Я могу работать.

— Поживем — увидим.

— Вы меня извините, отец, — произнес немного обиженный Реми как можно спокойнее. — Мне необходимо работать… Клементина не все вам сказала. Ведь дядя утверждал, что я разыгрывал из себя паралитика; а еще он намекал, что вы, возможно, вовсе не огорчены недугом сына, поскольку под этим предлогом вам легко уклоняться от кое-каких неприятных вопросов, связанных с делами фирмы.

— И ты поверил?

— Нет. Я больше никому не верю.

Ответ сына задел Вобрэ. Он взглянул на Реми подозрительно и согнутым указательным пальцем приподнял ему голову за подбородок.

— Что с тобой, мой мальчик? Я тебя не узнаю.

— Я хочу работать, — сказал Реми, чувствуя, что бледнеет. — Чтобы никто уже не говорил, будто я…

— Так вот что тебя гложет. Теперь ты и впрямь начнешь считать себя симулянтом Это у тебя уже навязчивая идея, насколько я заметил.

На лице его отразилось страдание.

— Навязчивая идея, — медленно повторил Вобрэ, отпустил подбородок Реми и прошелся по комнате.

— Вы с дядей, кажется, не слишком ладили, верно? — снова заговорил Реми.

Вобрэ опять взглянул на сына, с любопытством и беспокойством:

— Почему ты так решил?

— Да вот чувствуется иногда кое-что.

— Как же я оплошал вчера, отправив вас вместе… И о чем же он еще поведал?.. Ну же, Реми… Договаривай… Ты с некоторых пор стал какой-то замкнутый, скрытный, как и Робер… Не нравится мне это… Он, наверное, выплеснул все свои старые обиды на брата?.. Жаловался, что я его презираю, называл деспотом… Ну, что еще? Говори!

— Да ничего, ровным счетом ничего. Он мне даже…

Вобрэ схватил Реми за локоть и встряхнул.

— Я знаю, что он сказал. Так вот как он задумал отомстить. Черт побери!.. И как же я раньше не догадался.

— Не понимаю вас, отец.

Вобрэ опустился на кровать и медленно потер пальцами виски, словно хотел успокоить неутихающую головную боль.

— Оставим этот разговор! Что прошло, то прошло… Зачем возвращаться к тому, чего уже нет? А что касается намеков твоего дяди, то… будь добр, забудь о них. Дядя судил обо всем пристрастно и несправедливо. Ты же видишь, что он просто хотел настроить тебя против меня. И идею эту — работать — конечно же он тебе подал. Как будто тебе и впрямь понадобилось работать!.. Так что подумай хорошенько, мой мальчик. Ведь ты толком и не жил. Подумай, сколько интересного ждет тебя впереди: музеи, театры… Да мало ли всего на свете!

— А возить меня будет Адриен? А экскурсоводом будет Раймонда?..

— Ну разумеется.

Реми опустил голову: «Надо остановиться: ни в коем случае не дать родиться ненависти к отцу. Только не это!»

— Но я хочу работать, — сказал он.

— Зачем? Объясни наконец, зачем?! — вскипел Вобрэ.

— Чтобы быть свободным.

— Свободным? — переспросил Вобрэ, наморщив лоб.

Реми вскинул голову и посмотрел на отца. Как ему объяснить, что и дом в Мен-Алене, окруженный ощетинившейся оградой, и парижский особняк на проспекте Моцарта с его решетками и засовами, и общение, замкнувшееся на Адриене и Клементине, вся эта жизнь в клетке — прошлое? Как объяснить, что после ночного происшествия всему этому теперь конец, конец, конец!

— Разве тебе не хватает денег? — снова заговорил Вобрэ.