Александр Харламов - Высшая мера

Ковригин пожал плечами. Коноваленко закусил удила, это было видно. Его, как лошадь понесло, сорвав со спокойной рыси в галоп. Спорить с ним было бессмысленно и бесполезно.

– Держись меня! Не пропадешь!

Лейтенанту оставалось только догонять, широкошагающего немного впереди решительного и бесстрашного командира. Почти у самой котельной он его догнал.

Здесь даже снег покрылся черной копотью гари, став каким-то грязным. В огромнйо поленнице высились аккуратно сложенные стопки дров. Чуть левее высыпалась гора каменного угля, блестящего на солнце, как какой-нибудь драгоценный камень. В горку была воткнута лопата, рядом стояла тачка, почти доверху наполненная топливом. Неподалеку курил Малина – здоровяк огромного роста в чистенькой телогрейке.

– Господин комиссар, какая встреча!– откуда-то из двери выглянул Мотя, заслышав чьи-то шаги.– давненько не бывали у нас…

– Это кто?– кивнул на улыбающегося Мотю Коноваленко, доставая револьвер.

– Мотя, Матвей Крикунов – помощник Седого,– обреченно как-то пояснил Ковригин, пряча глаза.

– Осужденный Крикунов!– громко объявил Коноваленко, ожидая в ответ положенного доклада, но Мотя промолчал. Улыбка медленно сползла с его губ. Он внимательней посмотрел на «хозяина», уж не пьяный ли? Рядом напрягся Малина, как бы невзначай, потянувшись к сапогу, где всегда была припрятана заточка.

– Не слышу!– револьвер гулко разорвал тишину лагеря, вспугнув сидящих не крышах зданий ворон, подняв в небо целую стаю.

– Осужденный Крикунов 1907 года рождения, статья 105 часть 2, срок 10 лет…– процедил Мотя, скрестив на груди руки, показывая всем своим видом, что он – то точно ссориться не хочет.

– Позови, Седого!– попросил Ковригин из-за спины Коноваленко.

– Не надо звать никого…Я здесь, гражданин начальник,– тяжело ступая, в накинутой на плече жиденькой фуфайке на голое тело, густо расписанное синими татуировками, из котельной вышел Седой.

– Представиться по форме, как положено!– рявкнул Коноваленко, сверкая злыми настырными глазами.

– Андрей Викторович…– робко попытался облагоразумить начальника Ковригин.

– Молчать!– дуло револьвера повернулось в сторону вора, который с легкой усмешкой наблюдал за действиями начальника лагеря, внешне оставаясь совершенно спокойным.– Перед тобой, вонючее зэчье, начальник лагеря, капитан государственной безопасности первого ранга, немедленно доложить, как положено, иначе пристрелю, как собаку!

– Да по мне, хоть товарищ Сталин,– усмехнулся Седой, доставая из кармана расшитый цветами добротный кисет с табачком. Медленно. Очень медленно он стал сворачивать самокрутку, искоса поглядывая за реакцией Андрея, которого затрясло от столь откровенного пренебрежения к своей персоне.

– Ну, сам захотел, сука…– выстрел прозвучал неожиданно, взметнув снег под ногами вора, который даже не изменился в лице, сосредоточенно крутя «козью ножку».

– Не надоело, гражданин начальник?– поинтересовался Мотя, стоявший чуть в стороне.– Чего перед нами понты колотить? Лучше скажи, его надо?

– Крикунов!– одернул его Ковригин.

– Чего ж скрывать-то…– пожал плечами Коноваленко, опуская оружие, поняв, что нахрапом воров не возьмешь.– Ты Кислого мочканул?– спросил Андрей, наблюдая за реакцией Седого. Тот раскурил сырой табак, выпустил колечко дыма и отрицательно покивал головой.

– Не я…Вор на то и вор, что на «мокруху» не пойдет, чтоб ты знал, гражданин капитан государственной безопасности первого ранга!– улыбнулся Седой.

– Значит по твоей указке?

– По моей! Он общество кинул, общество решил его наказать.

– Запомни ты, шваль подзаборная, здесь я решаю кому жить, а кому умирать, понял?– закричал с истеричным надрывом Коноваленко, размахивая пистолетом.

– Ты решай у себя, там, в конторе, а я решаю здесь, в лагере…Здесь моя власть! Не ваша, мусорская!

– А хочешь, докажу, что твоя власть ничто, а?– улыбнулся Коноваленко, и от этой улыбки стало жутковато даже Ковригину. На секунду ему показалось, что его начальник совершенно точно сошел с ума.

– Убьешь? Значит слабость свою признаешь…– улыбнулся Седой.

– Ах ты!– замахнулся Андрей на вора, но сдержался.– Два месяца ШИЗО!– процедил он, резко разворачиваясь и уходя. Только полы шинели при каждом шаге разлетались в стороны, как крылья хищной птицы. Он все равно сломает вора, покажет ему настоящую силу. Тот прав, убить его значит признать свою слабость, не способность повлиять на него каким-то другим методом. Шлепнуть гниду и сделать из него великомученика? Ну уж нет…Пусть сначала в ШИЗО позагорает, а если выживет при таких морозах, то и место в котельной для нарушителей режима слишком сладко! Пусть на промке, вместе со всеми повкалывает по снегу. И тогда посмотрим…Кто настоящий хозяин лагеря!

Когда Коноваленко скрылся за поворотом, Седой все-таки улыбнулся. Он стольких лихих вертухаев повидал на своем веку, мечтавших его сломать, что этот не стал чем-то новым и интересным. Почти всегда все проходило точно так же…Только в этот раз администрацию ждет небольшой сюрприз, который приготовил им Седой.

– Чего стоишь, комиссар?– окликнул он замершего в нерешительности Ковригина, вздрогнувшего от хриплого звука голоса вора.– Слышал, что начальник сказал? ШИЗО, два месяца!– Седой вытянул руки, чтобы лейтенанту было удобнее нацепить на него наручники.– Только курево не отбирай…Опухну там без него!

Ковригин кивнул, несмело надевая браслеты на исписанные татуировками тонкие запястья вора, ничего уже не понимая. Тот сам просился в штрафной изолятор, в нечеловеческие условия, в мороз! И ладно бы еще на неделю, но два месяца! Такого строгого наказания в Темлаге еще не было.

– Сдохнешь ведь там, Седой…– проговорил он тихо, подталкивая его в спину, руки он, каки положено, сцепил ему позади.

– Это мы еще посмотрим, комиссар,– подмигнул вор на ходу Моте, безучастно наблюдавшему со стороны за разворачивающейся сценой,– это мы еще посмотрим…

ГЛАВА 27

После возвращения в барак на меня уже смотрели, если не как живого мертвеца, то как, безусловно, на личность легендарную, что тот Колобок. И от дедушки он ушел, и от бабушки, и от Кислова, и даже от Седого.

Качинский на мое возвращение никак не отреагировал. Молча кивнул на остывшую баланду, сохраненную им для меня, и отвернулся к стене, покрытой ледяными узорами инея. После всего пережитого жрать хотелось неимоверно. Желудок сводило, и он даже был безумно рад жидкой луковой похлебке, которой нас опять потчевали на ужин. Я вспомнил только что испеченную ароматно-дымящуюся картошку, которую наворачивали воры за обе щеки на складе полном продуктов, и тоскливо вздохнул. Нам оставалось только мечтать о таком изобилии, которое было доступно Седому и его дружкам.