Александр Харламов - Высшая мера

Товарищи по несчастью заняли место в середине. С удивлением и благодарностью я заметил, что нары для меня они тоже забронировали в соответствии с возрастом. Отец Григорий расположился внизу, Качинский на второй полке, а мне достался третий ярус. Я молча проследовал к ним, напряженно о чем-то беседующим.

– А я говорю, что ушел он красиво…Разом отмучился…– спорил Лев Данилыч, разгоряченно размахивая руками.– Тебе завтра еще лес валить, да деревья таскать. А ему уже ничего и не надо…Закопали и забыли.

– Грех это, Лёва…– качал головой батюшка, пытаясь сильнее закутаться в телогрейку.– А если бы он врачиху эту порешил? Ведь была в его глазах какая-то обречённость? Или Ковригин, упаси Господь, промахнулся? Что тогда?

– О чем речь?– присел я рядом с ними, только сейчас чувствуя, что несмотря на внешнюю духоту по ногам ощутимо тянет холодом.

– О, Саша…– обрадовался отце Григорий, расправляя свою шикарную бороду.– А мы думаем куда ты пропал? Уже тревожиться начали…

– В основном отец Григорий!– едко усмехнулся Качинский.

– Головко вызывал,– коротко пояснил я, не желая распространяться про вербовку.

– Стучать склонял?– понятливо кивнул бывший белый офицер.

– Вроде того!– отмахнулся я.– А у вас какие новости?

– Медосмотр прошли…

– Не то слово!– хмыкнул Лев Данилыч, поглаживая худой живот, выглядывающий из-под потертой телогрейки.– Отобедать бы сейчас…Косулю в трюфелях, да вина для согрева…Годика этак восемьсот какого-нибудь.

– Эка, тебя понесла нечистая! Хотя от кагорчика я бы тоже не отказался.

– Стоп!– остановил я их вялую перебранку.– И что было на медосмотре?

– Один из Фединых парней доктора захватил,– начал рассказывать Качинский, устраиваясь поудобнее на жестких нарах, на которых как не повернись, а сук все равно упирался тебе куда-то в бок,– грозился шею сломать, если с лагеря его не выпустят живым и здоровым…

– И что?

– Голову Ковригин ему прострелил. Отличный выстрел!– похвалил Качинский.– Метров с пяти прямо между глаз, аккуратненько так…Это я тебе. Как бывший офицер говорю.

– Дела…

– Ах, какая же там доктор…Помню в Юго-Западной Пруссии у нас тоже такая была сестра милосердия. Любо-дорого глянуть!

– Грех это…– заканючил свое отец Григорий.

– Какой же грех, батюшка?– возмутился Качинский, улыбаясь. Любил он подтрунивать над своим старшим товарищем.– Коли природой так заложено у нас? Не хотел бы, Господь, чтобы мы размножались, сделал бы нас бесполыми. Ан, нет…

– Грех все ж…

Слушать дальше их перебранку я не стал. Усталость от сегодняшнего тяжелого дня взяла свое.Я подтянулся на руках и кое-как взобрался на третий ярус, почти под крышу. Откуда весь барак был виден, как на ладони. Испуганные, уставшие безмерно люди медленно засыпали. Все тише становились разговоры, все сильнее холодало. На скрипучей проволоке керосиновую лампу швыряло из стороны в сторону под порывами ветра. Именно под ее надрывный скрип я уснул, наплевав на боль в бока от неоструганных брусьев.

Всю ночь мне снилась Валентина…Вдвоем мы с ней гуляли по парку Горького. Наблюдая, как малышня резвится на качелях и аттракционах. Вокруг слышался детский смех, царило веселье и оживление. Валечка тоже была в приподнятом настроении. Она шутила, смеялась, держа меня крепко за руку, без умолку болтала, изредка зарываясь лицом в букет, подаренных мною ромашек. Сон был добрый, приятный, и оттого пробуждение от резкого окрика дежурного оказалось почти шоковым.

– А ну-ка подъем, скотина безмозглая!– заорал он, остановившись на пороге барака, уперев руки в бока, грозным взглядом осматривая всех нас. Позади него клубился холодный морозный пар. За ночь ударил мороз, температура опустилась почти до двадцати ниже нуля, и в бараке ощутимо похолодало. – Подъем, я сказал! Вас наше Отечество, Родина ваша, твари тупоголовые, не расстреляла за проступки ваши только для того, чтобы вы ей пользу приносили, обезьяны африканские, а не дрыхли, как бояре, до обеда!

С трудом я продрал глаза, ощущая, что сильно за ночь продрог. Тело немного колотило ледяная дрожь, заставляя кутаться в щупленькую телогрейку почти по шею. Ниже меня заворочался Лев Данилыч, отец Григорий уже занял свое место внизу, тер заспанные глаза, привыкший за срок в СИЗО к таким экстремальным побудкам. Помятая борода торчала в разные стороны.

Я осмотрелся. Барак медленно просыпался, что, безусловно, нервировало нового конвойного. Его я видел первый раз, крепко сложенный, нагловатого вида, с лихо сдвинутой шапкой-ушанкой почти на затылок. Он хамовато окинул нас взглядом, сонных, замерзших, заспанных, а потом неожиданно для всех достал пистолет и сделал выстрел в потолок. Потянуло пороховой гарью.

– Встать, твари!

Это подействовало. Люди зашевелились. Забегали, располагаясь у своих нар в нестройную шеренгу. Дождавшись порядка, конвойный удовлетворенно хмыкнул.

– Зовут меня гражданин начальник, в обычной жизни Василий Васильевич Щеголев! С сегодняшнего дня и до конца вашего пребывания в нашем гостеприимном ТемЛаге я буду вашей мамкой и вашим папкой!– он шагнул вперед, критически осматривая строй.– работники из вас, конечно, никакие, но дельный материал иногда попадается…– он остановился напротив меня и осмотрел с головы до ног. Кивнул довольно и прошел дальше.– Все ваши домашние привычки оставьте дома! Тут вам не воля, тут лагерь! И лагерь живет по своим законам. Здесь не важен ваш статус, ваши былые заслуги, ваши регалии, тут вы – никто! Даже не животные! Бесправная скотина, которую я хочу убью, хочу помилую…Ясно?– остановился он напротив подручных Кислова в воровском уголке.

– Базара ноль, гражданин начальник,– сверкнул золотыми фиксами один из них.

– Вот и славненько!– улыбнулся Щеголев.– Думаю, что со вступительной частью мы закончили на сегодня.– Пора и честь знать! Родина доверила вам очень важное дело…Стране нужна древесина, на тетрадки, книжки всякие, дома и школы строить! А значит что? Нам выпал наряд на заготовку леса. Кто-нибудь раньше валил лес?

Строй молчал, напряженно переглядываясь между собой. От Щеголева будто бы веяло какой-то подлостью. Я с интересом отметил для себя, что в расширенных от полумрака карих зрачках плескается некая мутная водица, отдающая сумасшествием. От этого стало жутковато, и я передернул плечами, готовясь к самому худшему. Нет ничего хуже, чем идиот, которому дали власть в руки, а, судя по словам, гражданина начальника, у него этой власти в данный момент над нами было хоть отбавляй.

– Научитесь, дело нехитрое…– подмигнул он отцу Григорию, потрепав того за плечо.– И такие здоровые бугаи прячутся от честного труда по церквям, да храмам! Правильно говорил Владимир Ильич, религия – это опиум для народа. Ты знаешь, тварь, кто такой Владимир Ильич?