Жорж Сименон - Свидетели

— Я пил, пока меня не выставили за дверь.

— В котором часу это было?

— Не знаю. Мне и на вокзальных-то часах стрелки было не разглядеть.

— Но вы все-таки помните, как вернулись домой?

— Помню, что подошел к дому и открыл входную дверь.

— Вы отперли ее своим ключом?

— Нет.

— Значит, дверь была открыта?

— Я ее просто толкнул, я это точно помню. Она открылась, и я чуть не упал.

— Вам это не показалось странным?

— А я ни о чем не думал. Повернулся к лестнице и заорал: «Мариетта! Иди сюда, старая…»

Ламбер вовремя спохватился:

— Извините.

— Что было дальше?

— Я услышал шум в комнате наверху и хотел туда подняться.

— С какой целью?

— Если бы вы увидели вашу жену…

— Со мной такого не случалось, — строго оборвал Ломон. Взгляд его посуровел.

— Так вот, я услышал шум наверху и хотел подняться. Но, не дойдя до площадки, свалился на лестнице; там меня утром и нашел комиссар полиции. Все это чистая правда. Остальное — враки.

Ламбер долго и напряженно смотрел на председательствующего, словно призывая попробовать опровергнуть его, Ламбера, слова; потом взгляд его медленно скользнул по публике и остановился на Люсьене.

Третий присяжный заерзал на скамье; подстрекаемый своей соседкой г-жой Фальк, которая что-то нашептывала ему, он наконец решился и, как школьник, поднял палец. Ломон не знал его фамилии, но помнил, что нередко встречал его на улице в макинтоше и с желтым кожаным портфелем в руке.

Это был мужчина средних лет с грустными простодушными глазами навыкате, багровыми прожилками на щеках и такой же тучный, как судья Деланн.

— Третий присяжный желает задать вопрос?

— Если позволите, господин председательствующий.

Присяжный встал. От смущения у него дрожали губы.

— Хотелось бы знать, что пил обвиняемый после ухода из гаража?

— Вы хотите знать, сколько он выпил?

— Нет, что именно он пил.

Просмотрев список, Ломон выяснил, что присяжного зовут Шарль Лурти; он — страховой агент. Переведя дух, Лурти уселся на место. Ломон мог бы побиться об заклад, что страховой агент, судя по его облику и характеру вопроса — стыдливый алкоголик, много раз безуспешно пытавшийся преодолеть свою слабость. Его жизнь наверняка отмечена ежедневными мелкими драмами.

«Сегодня не буду пить аперитив», — дает он себе зарок.

Или:

«Сегодня выпью только один».

Вероятно, он перепробовал все существующие напитки в надежде побороть потребность в спиртном, которая стала непреодолимой и вынуждает беднягу красться, сгорая от стыда, вдоль стен, когда он возвращается домой — не дай бог, заметят, что он выпил.

Ломон сочувственно взглянул на него и обратился к обвиняемому:

— Что вы пили с вашим приятелем Фредом?

— Три перно.

— А потом в «Подкове», один?

— Перешел на виноградную водку: захотелось чего-нибудь покрепче.

Лурти, казалось, понимал его как никто другой.

— А в третьем баре?

— Позабыл. Но, кажется, где-то заказывал красное.

Ломон повернулся к страховому агенту, словно желая убедиться, что тот удовлетворен ответом, и, обведя глазами остальных присяжных, прокурора, молодого адвоката Жува, осведомился:

— Вопросов нет?

Затем стукнув слегка молотком по столу, взял судейскую шапочку и негромко бросил:

— Объявляется перерыв до двух часов.

Как только Ломон надел шапочку, все в зале поднялись, за исключением нескольких человек, преимущественно женщин: боясь, как бы их места не заняли, они прихватили еду с собой. Мужчины, толпившиеся в центральном проходе, уже закуривали. Двое жандармов незаметно вывели Ламбера: он проведет время завтрака в пустой комнате, где навестить обвиняемого имеет право только адвокат.

В совещательной комнате Ломон ни с кем не заговорил. Выйдя на улицу, где царил промозглый холод, он быстро зашагал к дому доктора Шуара — это было ему, в общем, по пути.

Шуар, отец шести детей, всех уже семейных, жил с женой в просторном белом особняке, где они, видимо, чувствовали себя одинокими. Шуары держали всего одну служанку, она должна была всегда выглядеть опрятной, так как впускала пациентов, и потому уборкой по дому занималась, главным образом, сама хозяйка.

— Доктор у себя?

— Еще завтракает.

— Передайте ему, пожалуйста, что я только на минутку.

Вкусно пахло едой — это, без сомнения, был один из самых чистеньких и уютных домов в городе. Почти сразу в дверях, утирая губы салфеткой, появился Шуар.

— Что-нибудь с женой? — спросил он, провожая Ломона в гостиную.

— Нет, со мною. С утра председательствую на заседании суда, а у меня, кажется, начинается грипп.

Доктор был лет на десять старше Ломона, всклокоченная борода придавала ему сердитый вид. Он молча сунул градусник в рот Ломону и, вытащив из жилетного кармана массивные золотые часы, стал считать пульс.

— Дышите!

Врач зажал Ломону одну ноздрю, затем другую, пощупал гланды, поочередно ввел в уши нечто похожее на подсвеченную изнутри воронку.

— Когда началось?

— Я неважно чувствовал себя весь вчерашний день, а к ночи мне показалось… У меня повышенная температура?

— Да, тридцать восемь и пять. Вам следует лечь в постель. Покажите горло.

Затем, что-то бормоча себе под нос, врач выслушал Ломона.

— Ну как, доктор?

— Я должен был бы уложить вас в постель, но, полагаю, заменить вас в суде невозможно?

— Ни в коем случае.

Открыв металлический шкафчик, Шуар наполнил шприц густой беловатой жидкостью.

— Левую ягодицу! — скомандовал он и добавил: — Введу вам пенициллин. Завтра придете утром до начала заседания.

— У меня грипп?

— Очевидно.

Вот и все. Проводив Ломона до порога, доктор добавил:

— Постарайтесь не переохлаждаться и ложитесь пораньше.

— Выпить на ночь грогу или принять аспирин?

— Не надо.

Придя домой, Ломон задал Анне, снимавшей с него пальто, традиционный вопрос:

— Мадам меня не спрашивала?

— Нет, месье.

— Как она сегодня?

— Как всегда.

Ломон вошел в столовую, где обычно ел в одиночестве и развернул газету, лежавшую справа от прибора. К жене он не поднялся. Иначе он нарушил бы молчаливую договоренность, установившуюся между ним и Лоранс почти само собой. Много дней подряд они не встречались во время завтрака, и мало-помалу это стало привычкой.

Глядя на Анну, подавшую кофе, он подумал, сам не зная толком — почему, о Мариетте Ламбер, а потом о девушке из перчаточного магазина, имени которой не запомнил. Ломон смутно ощущал что-то вроде родства между ними и Анной. Глаза у него слезились, его клонило ко сну; в то же время он был крайне возбужден. В окне напротив Ломон увидел г-жу Парадес: она задергивала шторы в детской.