Жорж Сименон - Свидетели

Не успел он постучать в дверь, как Леопольдина проснулась и отозвалась:

— Да, да, сейчас иду.

Она тоже привыкла и не задавала больше вопросов. Ломон опять спустился в комнату жены. Лоранс по-прежнему лежала, не шевелясь.

— Я пошел одеваться, — сказал он. — Леопольдина сейчас спустится.

У себя в комнате Ломон с тоской окинул взглядом разложенные бумаги. Когда он выходил, Леопольдина в фиолетовом шерстяном халате безропотно сидела у изголовья постели.

Через минуту он спустился по парадной лестнице в прихожую, снял с вешалки пальто, нахлобучил на голову старую шляпу.

Ломон жил в огромном особняке эпохи Реставрации с просторными комнатами и высокими потолками. На задах, в глубине двора, находились три строения, служившие некогда конюшнями; сейчас одно из них было переделано под гараж, в двух других хранилась старая мебель и всякий ненужный хлам.

До аптеки было метров шестьсот-семьсот, поэтому Ломон решил не выводить машину и вышел через дверцу в створке ворот. На улице он с удивлением обнаружил, что вместо дождя идет снег: мохнатые снежные хлопья бледными штрихами расчерчивали ночную тьму и исчезали, едва коснувшись земли. Даже те снежинки, что опускались на пальто, мгновенно таяли, превращаясь в крупные прозрачные капли.

Улица Сюлли была пуста: нигде ни души. Все дома на ней были построены в ту же эпоху и выглядели столь же импозантно, что его особняк. Свет горел только у Морселей — рядом с их подъездом стояли три автомобиля. Сегодня понедельник, вернее, уже вторник: полночь давно пробило. По понедельникам Морсели устраивают для друзей бридж, и раньше он вместе с Лоранс частенько бывал на этих вечерах. Неужели действительно было такое время?

Засунув руки в карманы, Ломон торопливо шагал по улице, досадуя, что оставил дома трубку, и опять ему на ум пришел Дьедонне Ламбер, ожидающий суда в тюремной камере.

Ломон свернул налево и оказался напротив церкви Сен-Северен — здесь начинался центр города и сюда сходилась сеть узких улочек торгового квартала. Мимо прошла парочка, но он не обратил на нее внимания.

Витрина аптеки Фонтана была выкрашена темно-зеленым — этот цвет обычно называют бутылочным, хотя Ломону ни разу не доводилось видеть бутылок такого оттенка. Окна были забраны ставнями, дверь, заперта, но Ломон знал, что справа от входа есть белая кнопка, а под ней табличка «Ночной звонок».

Нажав на кнопку, он хрипло закашлялся; на пустой улице кашель прозвучал так громко, что ему стало даже неловко. Низкие дома здесь жались друг к другу, и почти за каждым окном спали люди.

Несколько минут он стоял под мокрым снегом, убедился, что свет на втором этаже не загорается, и позвонил снова. Очевидно, Фонтан не слышит звонка — он очень стар. Сейчас ему… Ломон прикинул в уме — получалось, что аптекарь никак не старше семидесяти, а значит, разница между ними, самое большее, лет в пятнадцать. Ломона это поразило: мысленно он всегда называл Фонтана стариком.

Интересно, верит ли доктор Шуар в действенность прописанных капель? Похоже, нет. Может быть, он вообще не верит в медицину? Ломон не решался спросить об этом впрямую: Шуар, конечно, их домашний врач, его и Лоранс, но это вовсе не значит, что он обязан раскрывать свои профессиональные секреты.

Давно, когда у жены еще только начинались приступы, Ломон полюбопытствовал:

— Доктор, ей угрожает опасность?

— Опасность? Какая?

— Она не может внезапно умереть?

— Внезапно умереть может каждый.

— Вы считаете, она должна лежать в постели?

— Если ей захочется…

И вот уже пять лет Лоранс, можно сказать, не выходит из спальни, он уже забыл, когда жена вставала с постели.

— А эти капли можно ей давать всякий раз, когда она попросит?

— Конечно. Не думаю, чтобы она стала ими злоупотреблять.

Ломон часто спрашивал себя, не придерживается ли доктор Шуар того же взгляда на болезнь Лоранс, что и он сам. Очень похоже на это. Но вынудить доктора высказать свое мнение ясно и недвусмысленно он не мог.

— А позвольте спросить: в рецепте указано, что капли содержат стрихнин?..

— В очень незначительной дозе.

Не может быть, чтобы Фонтана не было дома. Уже много лет он не выходит по вечерам. Да и куда ему идти в такое позднее время? Ломон позвонил в третий раз и, сойдя на мостовую, взглянул на окна второго этажа. Обратиться, что ли, в другую аптеку? Там, возможно, откроют, но он ведь не взял с собою рецепт.

Видимо, Фонтан становится глуховат. Его жена, на которую он похож до удивления, туга на ухо. А в последнее время аптекарь стал точь-в-точь, как она, наклоняться при разговоре к собеседнику.

Лишь на углу улиц Сен-Северен и Брессон над витриной горела вывеска: красноватые неоновые буквы складывались в слово «Армандо». Там бар — единственный в городе открытый по ночам. Ломон никогда в нем не бывал, однако знал о его существовании из полицейских протоколов.

Ночного звонка Фонтан не слышит, но, может, отзовется на телефонный: как-никак это погромче.

Направляясь к бару, Ломон несколько раз оборачивался посмотреть, не загорелся ли свет в квартире аптекаря. Но убедившись, что в окнах все так же темно, толкнул дверь бара и сразу же окунулся в атмосферу жары и шума. Заведение отличалось от остальных городских кафе. Все здесь было, как в американских барах, какие можно увидеть только в Париже: длинная стойка красного дерева, высокие вертящиеся табуреты, на стенах фото артистов и боксеров, рассеянный свет, кажущийся еще более приглушенным в табачном дыму, которым полон зал.

Посетителей Ломон не разглядывал, у него только возникло ощущение, что лицо женщины за стойкой ему знакомо. Он обратился к человеку в белой куртке:

— Можно от вас позвонить?

— Пожалуйста, вот жетон…

Ломон положил на стойку монету, прошел, лавируя между столиками, в конец зала и закрылся в телефонной кабинке. На этот раз Фонтан ответил. Разговаривая с ним, Ломон поглядывал сквозь стеклянную дверь и обратил внимание, что рядом за столиком четверо мужчин играют в покер; перед каждым стояли стопки красных, белых и голубых фишек.

В этом заведении, безусловно, собираются типы, чьи дела он либо уже рассматривал, либо вскоре будет рассматривать. От этой мысли ему стало не по себе. Ломон чувствовал себя почти преступником, оттого что оказался здесь, и, естественно, досадовал на жену.

Интересно, она и при Леопольдине все так же полулежит, не шевелясь, с застывшими зрачками, словно вот-вот испустит последний вздох? Ни на кого не глядя, Ломон прошел через зал с таким ощущением, будто весь бар провожает его глазами, распахнул дверь, выскочил на улицу и едва не налетел на мужчину и женщину, шедших каждый под своим зонтиком.