Жорж Сименон - Свидетели

Может быть, адвокат считает, что женщины будут слишком суровы к женоубийце? А государственный обвинитель в свою очередь решил, наверно, что владелец зрелищных предприятий, в частности кино, предрасположен к снисходительности к представителям преступного мира.

Все это заинтриговало и немножко обеспокоило Ломона.

Выбрать нужно было семерых из пятнадцати. Г-жа Фальк, жена строительного подрядчика, оказалась единственной женщиной, избежавшей, бог весть по какой причине, отвода со стороны Жува.

Все время, пока шли процедурные формальности, Ломон ощущал во рту неприятный привкус и, вспомнив взгляд, который Ланди бросил на него в кабинете, догадался: секретарь, очевидно, уловил исходящий от него запах спиртного. Но ведь доза была совершенно ничтожная; правда, чувствовал себя Ломон так, словно всю ночь пропьянствовал — наверно, потому, что почти не позавтракал и выпил, можно сказать, натощак. Он старался не поворачиваться к заседателям, особенно к Фриссару — тот сидел слева, рисуя на листке геометрические фигуры.

Неужто Фриссар с женой решили, что он зашел ночью в бар, чтобы тайком выпить?

Оставалось назначить последнего присяжного, и Ломон, решившись, наконец, повернуться к подсудимому, встретился с устремленным на него взглядом. Почему этот человек так его тревожит? Ни отворачиваться, ни опускать глаза Ломон не собирался. Ламбер, должно быть, уже давно наблюдавший за судьей, в упор, не мигая, разглядывал человека, от которого в огромной мере зависела его судьба.

Подсудимому тридцать два года, он худощав, но мускулист и крепко сбит: волосы у него густые, глаза карие, дерзкие, даже наглые. Ламбер сидел между двумя жандармами в форменных кепи с галунами, однако не выглядел ни испуганным, ни подавленным; напротив, вид у него был такой же непринужденный, как у большинства присутствующих. Когда он не улыбался, лицо его принимало презрительно-ироническое выражение.

Присяжные, не выбранные по жребию, а также получившие отвод, неохотно покидали зал: свободных мест не было. Семеро отобранных, среди них г-жа Фальк в черном платье и маленькой шляпке с пером, рассаживались на скамье присяжных.

Ладони у Ломона взмокли. Сейчас он уже не сомневался — это грипп. По залу пополз шепоток; Ломон стукнул молотком по столу, вытер платком лоб и, повернувшись к Ламберу, задал первый вопрос:

— Ваше имя и фамилия?

Адвокат Жув повернулся к подзащитному и знаком показал — надо встать.

— Ламбер, Дьедонне-Жан-Мари.

— Год и место рождения?

Началось традиционное установление личности подсудимого, и ответы на вопросы следовали так же неуклонно, как во время богослужения за стихом Писания следует молитва.

Ламбера побрили перед самым заседанием: за ушами у него еще остался тальк. На нем был темно-синий костюм — в таких крестьяне ходят по праздникам, и Ломон подумал, что обут он, наверно, в желтые ботинки.

— Фамилия и род занятий вашего отца?

— Ламбер, Огюст Рене, рабочий-прядильщик.

— Он жив?

— Не знаю.

— Не знаете, жив ли ваш отец?

— Последний раз я видел его в Рубэ лет пятнадцать назад; с тех пор мы не встречались и писем друг другу не писали.

— Имя вашей матери?

— Мари Ламбер, в девичестве Ле Клерек.

— Она жива?

По залу прошло легкое движение — все с интересом ждали ответа.

— Наверно. С чего ей помирать?

— Но вы не уверены в этом?

— Нет.

— Ваша профессия?

— Механик в гараже Юло и Сандрини на Бордосской улице.

— Вы женаты?

На какое-то мгновение Ламбер заколебался, но, чувствуя, что публика буквально смотрит ему в рот, повернулся к залу и с вызовом бросил:

— Вдовец.

— Дети у вас есть?

— Нету.

Шли еще обычные формальности, но атмосфера в зале уже накалилась. Жув, чувствуя это, беспокойно ерзал на своем месте.

— Садитесь.

Теперь председательствующий обращался к адвокату с традиционным предупреждением:

— …вы не станете говорить ничего, что было бы против вашей совести и закона, и доводы свои будете излагать, соблюдая благопристойность и сдержанность…

Длинный нескладный Жув, рыжеватый, уже начавший лысеть, в очках с толстыми стеклами, опустился, словно школьник, на скамью, утвердительно кивая головой. Ему, наверно, еще тридцати нет, и это его первое серьезное дело: сегодня он, если Ломон не ошибается, впервые выступает защитником в уголовном суде.

Жозеф, старый, опытный судебный пристав, подойдя к присяжным, дал им знак встать, и Ломон произнес перед ними предусмотренное законом наставление:

— …клянетесь перед богом и людьми…

Формулу присяги он прочитал на память.

— Когда назовут вашу фамилию, поднимите руку и внятно отвечайте: «Клянусь!»

Вдруг по залу пробежал неуверенный нервный смешок: г-жа Фальк, глядя в глаза председательствующему, высоким, пронзительным голосом выкрикнула:

— Клянусь вам, господин судья!

Затем секретарь начал читать постановление о передаче дела в суд и обвинительное заключение. Читал он торопливо, монотонно, понимая, что никто его не слушает; люди из первых рядов оборачивались посмотреть, кто сидит сзади, приветственно махали знакомым, и только подсудимый, положив обе руки на барьер, пристально всматривался в лица присутствующих.

Фриссар, наклоняясь к Ломону, прошептал:

— Когда вы собираетесь объявить перерыв?

Большие электрические часы на противоположной стене, прямо над дверью, открытой из-за публики, заполняющей коридор, показывали одиннадцать.

— Думаю, около половины первого, — ответил Ломон, прикрыв рукой рот.

Оба документа, которые сейчас читали, Ломон помнил почти дословно. Присяжные, знакомые с обстоятельствами дела по газетам, тоже не слушали секретаря, однако изображали внимание — один из них даже делал какие-то заметки.

И вот постепенно, словно в редеющем тумане, среди публики, казавшейся сперва безликой массой, начали выделяться отдельные лица — кое-кого в зале Ломон уже узнавал. В первом ряду, например, возле какой-то полузнакомой дамы (имени ее Ломон не помнил) сидит г-жа Фриссар; вид у нее важный, словно она делит с мужем всю значительность его положения. Г-жа Фриссар была в каракулевом манто, на коленях у нее лежала газета: в театре так держат программку.

В зал заглянули несколько адвокатов, некоторые даже в мантиях: им предстояло сегодня выступать на других процессах. Почти все они стояли у дверей комнаты для свидетелей.

— Говорят, приехало пять журналистов из Парижа, — прошептал судья Деланн, бывший сегодня первым заседателем.

Радиатор возле присяжных шипел, и один из них все время беспокойно оборачивался к нему, будто опасаясь, что он взорвется.

Стало совсем жарко. По знаку Ломона Жозеф направился к окну, и сразу же внимание зала переключилось на него, а Ломон остановил взгляд на женщине, сидевшей не то в восьмом, не то в девятом ряду.