Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха

Вообще этот человек как будто не имел нервов. Находясь в добром расположении духа, он был улыбчив и даже смешлив, умел пошутить, быстро располагал к себе людей прямотой и неумением лицемерить, но стоило ему выйти из себя, как он тут же, на глазах, менялся, запираясь на все замки и становясь холодно-официальным, замороженным с головы до ног и убийственно вежливым. И, самое интересное, что люди согласны были скорее выслушать любую брань, грубости или получить взыскание, чем «корчиться» перед столом Воробьева, когда он пребывал в таком состоянии. Коноплянов вкусил «меда сего» полною мерой.

— Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста, — сухо сказал Воробьев, встав при появлении Виталия Николаевича.

Такое начало не предвещало ничего хорошего Коноплянов отметил про себя, что секретарь не подал ему руки.

Геннадий Максимович тоже сел. Молча некоторое время смотрел на Коноплянова в упор, будто изучая его, наконец, заговорил, медленно, тщательно взвешивая каждое слово:

— Вам, надеюсь, известно, товарищ майор, что областной комитет партии недоволен и… мягко говоря, удивлен вашими действиями?

— Да. Мне это известно, — кисло улыбнулся Виталий Николаевич.

— Вы не только затянули расследование, но, в известной мере, тормозили его, уж не знаю, по каким причинам. Больше мы не имеем права ждать и ограничиваться общими требованиями и указаниями. Преступники разгуливают на свободе, среди сотрудников вверенного вам управления — брожение и развал, хорошие, испытанные работники бегут Я имею в виду Бондаренко. Мы с вами неоднократно беседовали на эту тему, разговор был даже вынесен на бюро обкома, но… выводов вы, как видно, не сделали…

— Я… знаете ли, Геннадий Максимович…

— Хотел бы понять, — все так же спокойно, но твердо перебил его Воробьев, показывая, что оправданий выслушивать не намерен, — хотел бы понять. Но сейчас мы не будем говорить о ваших методах работы и ошибках, это мы сделаем позднее… Пока что я вызвал вас для того, чтобы поставить в известность: дело по ограблению кассира и охранника Шахарской фабрики передано товарищу из краевого управления НКВД. Вчера я имел беседу с генералом: он охотно пошел на это, чтобы помочь нам. Завтра прибудет майор милиции Шукаев Жунид Халидович. Слышали о таком?

— Да, — выдавил из себя Коноплянов, глядя в пол и заливаясь краской. Все в нем восставало против унижения, Которому он сейчас подвергался, но он прекрасно понимал, что не может, не должен дать выход обуревавшему его мстительно-враждебному чувству, ибо ничего хорошего это не принесет.

— Ну, вот. Не сегодня — завтра Шукаев прибудет. Я знаю, — Воробьев развел руками, — что это может выглядеть несправедливо по отношению к таким опытным и заслуженным людям, как Гоголев и Леонтьев…, но… что же поделаешь: время не терпит, а с заместителями вашими все уже согласовано. Думаем, они поймут нас правильно. К тому же Шукаев имеет обоснованное подозрение, что дело Барсукова и Кумратова и некоторые другие преступления последнего времени как-то между собой связаны… Кое-какие данные у него уже есть, и теперь все нити, так сказать, будут в одних руках.

Вошел секретарь.

— Геннадий Максимович, уже десять. Вы просили подать машину.

— Спасибо. Сейчас.

— Мне можно идти? — вставая, спросил Коноплянов.

— Да. И вот что, Виталий Николаевич… — Воробьев сказал последнюю фразу уже другим тоном, не подчеркнуто-официальным, как минуту назад, а по обыкновению просто и доверительно. — Поразмыслите на досуге обо всем, что было… о себе, об отношении к людям. Вы же — старый, заслуженный коммунист… поразмыслите. Ладно?

— Ладно, — обезоруженный этим, попытался улыбнуться Коноплянов. — Я подумаю.

Странная привычка. Из истории знакомства Шукаева с Воробьевым. Давняя трагедия. Разговор с Денгизовым. Галину Васюкову «берут на заметку». «Рисование». Золотых дел мастер тоже отбыл в Дагестан.

Ставрополь, старый русский город на Северном Кавказе, расположился на возвышенности, изрезанной оврагами и родниковыми балками, что в известной мере определило и его облик. Улицы, лежащие на разном уровне; неширокие пешеходные мостики через балочки, по дну которых текут в дождливое время мутные потоки; разновысокие фундаменты зданий, построенных на неровных покатых местах. Растительности сравнительно немного — иссушают ее, покрывая степной белесой пылью, астраханские ветры, приносящие немало хлопот земледельцам.

После революции Ставрополь вырос, обновился и рядом со старомодными кирпичными купеческими особняками в два, редко в три этажа, имевшими важно-надутый вид из-за обилия пилястров, выносных затейливых крылец с навесами и козырьками и даже лепных украшений с претензией на помпезность, выросли новые административные и жилые дома, строгие и суховато-казенные, как все, что возводилось в пору торжества архитектурного конструктивизма.

Краевое управление НКВД занимало как раз одно из таких строений — трехэтажное холодновато-серое здание под крышей из оцинкованного железа, в левом крыле которого помещался угрозыск и специальное отделение по борьбе с преступностью среди цыган, находившееся в ведении Жунида Шукаева. Он обосновался в последнем по коридору угловом кабинете первого этажа, одно окно которого выходило на улицу Дзержинского, а из другого через узкий переулок хорошо видны были аллеи городского парка.

В кабинете все просто и непритязательно — Жунид никогда не придавал значения ни удобствам, ни декоруму, — а потому его совершенно устраивали потертый двухтумбовый письменный стол, изрядно продавленный диван, обтянутый желтовато-коричневым дерматином, такой холодный снаружи в любое время года, что на него редко кто отваживался садиться, сейф, тумбочка с графином для воды, приставной столик с телефоном и полумягкое кресло, в котором сидел обычно сам хозяин.

Главным достоинством комнаты Жунид считал тишину Помимо толстых стен здания, этому способствовали массивные двери, которые Шукаев велел обложить ватой и оббить клеенкой, и двойные рамы, щели в которых были тщательно заделаны ветошью и заклеены длинными полосками оберточной бумаги.

Тишину Шукаев считал одним из самых необходимых условий для нормальной работы. Именно здесь, в рабочем своем кабинете, запирался он вечером в одиночестве, когда сотрудники управления, кроме дежурных, расходились по домам, и просиживал долгие часы в прострации, нещадно дымя папиросой и не замечая, что рассыпает пепел себе на мундир и на брюки. Отрешенное сосредоточенное состояние, похоже на нирвану, ибо Жунид все отключал в себе, кроме тех сил и центров, которые работали на дело, действовало на него успокаивающе, как сильный наркотик. Наутро он просыпался с головной болью, выжатый, как лимон, но удовлетворенный, потому что ночные бдения его редко бывали бесплодными: какая-то нужная мысль, ускользавшая прежде, обязательно посещала его в такие часы. Он не раз задумывался, почему это, и приходил к выводу, что сама потребность в целенаправленном уединении возникала у него лишь после того, как информация по делу, которым он в данный момент занимался, начинала перехлестывать чрез край, требовала оценки и систематизации. И ничего мистического, ничего искусственно-надуманного тут не было. Количество должно было перейти в качество. Диалектика.