Станислав Родионов - Долгое дело

Сумерки лишь намекнули о себе потускневшим воздухом; ещё можно было читать, но Рябинин с готовностью включил лампу — он любил греться под жёлтым шатром абажура, который рассеивал почти неощутимое парное тепло. Да и что такое семейный уют, как не этот вот абажур, льющий слабенькое, но близкое тепло? Да ещё чай, который Лида заваривает на кухне. Да разговоры Иринки, которых он не мог дождаться. Да ещё…

Тёплые ладони с загадочным и непроходящим запахом мыла, порошков и шампуней легли на его грудь, на сердце, как закрыли мягким щитом.

Да ещё эти ладони, готовые защитить всегда и везде. Да ещё… Всё. Это и есть уют. А может быть, это то самое счастье, которое стоило бы искать вместо смысла жизни?

И промелькнуло, исчезая…

…Азбука счастья — это умение наслаждаться простыми вещами…

— Но я ведь думал не о простых вещах, — возразил он.

— Да?

— Мне показалось, ты что-то спросила. — Рябинин смущённо оторвался от бумаг калязинского дела, тоже пожелтевших и потеплевших от абажурного света.

— Много работы?

— Готовлюсь провести четыре опознания и четыре очные ставки.

— С этой колдуньей?

— С ней.

— Жаль, нельзя тебе помочь…

— Можно.

— Да?

Тонкие пальцы запечатали ему рот, а загадочный аромат мыла, порошков и шампуней перехватил дыхание. Рябинин схватил её мизинец губами, но щекотливый мрак вдруг застелил тёплый свет — Лидины волосы укрыли его голову, плечи, грудь, всего.

— Давай же работу!

Он нехотя высвободился из того плена, в котором остался бы навсегда.

— В прокуратуру идут письма… Поскольку они адресованы лично мне и вообще-то не касаются уголовного дела, Юрий Артемьевич считает, что на них нужно отвечать.

— А я смогу?

— При помощи справочников…

Рябинин протянул тетрадный листок. Она взяла и стала читать, расширяя глаза от невмещаемого удивления. «Товарищ следователь! Вы занимаетесь делом о телепатии, и я вижу кругом много неверящих. Не знаю, уместно ли делиться… Хотя жизнь прожита, так что осуждать меня уже поздно. Дело в том, что я много грешил. Как мужчина, вы меня понимаете. И сколько бы, где бы и с кем бы я ни изменял жене, она всегда об этом узнавала. Но как?..»

С глазами, так и не вместившими удивления, а теперь уже не вмещавшими и злости, Лида схватила чистый лист бумаги и приткнулась у края стола. Рябинин исподлобья следил, как она пишет: стремительно, перечёркивая, замирая, хмурясь, отбрасывая волосы… Счастье, счастье — да он знает сотни определений счастья… Счастье — это смотреть на Лиду, когда та пишет ответ гражданину Лахно.

И промелькнуло, исчезая…

…Есть сотни определений счастья, и только определение смысла жизни одно…

Через десять минут она уже написала. Рябинин взял лист, испещрённый словами, как черновик великого писателя. «Гражданин Лахно! Вы считаете, что осуждать вас нельзя… Да? Вы обманывали женщин, обманывали жену, и у вас хватает совести обращаться в государственный орган! Ну как же вам не стыдно! А на телепатию вы думаете потому, что ничего не знаете о любви. Сердца влюблённых устроены так, что на стук одного ответным ударом отзывается другое. Уж поверьте мне, как женщине…»

Рябинин засмеялся. Лида выхватила бумагу, брызнув волосами ему в лицо:

— Плохо, да?

— Если подредактировать…

— А смеёшься?

— Представил удивление Лахно, узнавшего, что Рябинин — это женщина.

— Да?

Лида перечла ответ, тоже засмеялась, растерзала его на мелкие клочки и посыпала ими голову мужа, как снегом.

— Идём, чай заварился…

Чай заварился. Рябинин вдохнул, определяя номер тридцать шесть, первый сорт, чёрный, байховый. Теперь можно отпить, расслабляясь от жара и аромата. Прокурор заговорил о счастье… Рябинин знает сотни счастливых состояний. Вот ещё… Счастье — это пить с Лидой чай тридцать шестого номера, первого сорта, чёрный, байховый. Может быть, счастливой называют ту жизнь, которая и состоит из сотни этих состояний?

— Серёжа, а я верю, что твоя колдунья чем-то обладает, — вернулась Лида к его рассказу о сеансе Калязиной.

Он и не сомневался, что поверит… Потихоньку от него Лида не то чтобы верила, а на всякий случай допускала вещие сны, приметы, гороскопы…

— А мне нужны доказательства.

— Серёжа, их и не будет.

— Как в церкви?

— Есть какие-то другие силы…

— Есть только сила разума.

— Серёжа, писатели часто описывают случаи телепатии, ясновиденья, озарения… А ведь они большие психологи…

— Писатели лишь описывают, ничего не доказывая.

— А как же в войну жёны по письмам узнавали о несчастье, хотя мужья об этом и не сообщали?

— Видимо, письмо отличалось от предыдущих. Значит, муж что-то скрывает. А что можно скрывать на фронте? Только рану.

— Серёжа, мы верим в народные приметы, в предсказанье погоды, в лечение травами… Мы верим в народную мудрость. А ведь народ признаёт передачу мыслей на расстояние. Почему же мы тут ему не верим?

— А кто тебе сказал, что народ признаёт? Какая-нибудь бабушка…

Рябинин взялся за третью чашку. Говорили, что пить много чая нельзя. Нагрузка на сердце, кофеин, какие-то пурины… Но он знал, что будет пить до тех пор, пока у Лиды не иссякнут её заманчивые вопросы. Странно, что многие люди ищут счастья или ломают голову над его смыслом. Оно же просто и везде… Счастье — это когда отвечаешь на бесконечные вопросы жены и пьёшь бесконечный чай.

— Серёжа, ты считаешь меня дурочкой?

— Ага.

— Да?

— Женщина должна быть дурочкой, но не дурой.

— А вот сейчас тебя проверим… Лектор, артист, докладчик, какой-нибудь выступающий часто волнуется. Почему?

— Естественно, они допускают срыв, ошибку…

— Нет, не допускают. Выступали не раз, подготовлены. Я видела пожилого полковника, героя войны, а перед выступлением не знал, куда руки деть. Почему?

— Ну и почему?

— Теперь, Серёженька, ответь, только честно… В столовой ты сядешь за пустой стол или где обедает человек?

— За пустой.

— Подошли два лифта… Ты войдёшь в тот, в который сел человек, или в свободный?

— В свободный.

— Смотришь ли ты в глаза пассажирам?

— Как-то неудобно… Но всё это легко объяснить моим характером.

— Так поступают почти всё. Кстати, пассажиры смотрят тебе в глаза?

— Редкие…

— А преступник смотрит?

— Чаще всего в пол.

— Выступающему ничего не грозит, второй человек за столом или в лифте не помешает, в глаза, казалось бы, можно смотреть… А мы избегаем или волнуемся, Серёженька, в чём же дело?

— Ну и в чём? — Ему хотелось узнать её ответ, да и своего он пока не имел.

— Есть какая-то сила, которой мы действуем друг на друга…

Она уже не пила чай, а сидела чуть сжавшись, округлив глаза, косясь на давно потемневшее окно, словно эта сила растворилась в тёплой августовской ночи.