Станислав Родионов - Долгое дело

— Возможно, и есть, — согласился Рябинин, — но нужны и другие доказательства.

— Колбочки, синхрофазотроны, да?

— А ведь есть одно бесспорное доказательство этой силы, — улыбнулся Рябинин.

— Я знаю, — вспыхнула она, сбрасывая таинственность и слегка розовея.

— Любовь, — всё-таки сказал он.

— Я знаю. — Теперь Лида вспыхнула сердито, вскинув голову и полоснув волосами по столу, потому что о любви хотела сказать сама.

И промелькнуло… Промелькнуло, но не исчезло, поскольку уже приходило: зачем искать смысл жизни, когда есть счастье? Да это не одно ли и то же?

Из дневника следователя.

Наблюдая за людьми и животными, наблюдая за собой, я давно пришёл к выводу, что у человека нет таких чувств, которые не были бы в зачатке у животных. Вернее, так: все наши самые высокие чувства имеют в конечном счёте биологическую основу, запрятанную в подкорке. Страх, любовь, дружба и даже совесть… И только разума никто не имеет, кроме человека. Поэтому я всегда молился на человеческий интеллект, не зная ничего прекраснее. Но иногда меня берут сомнения — интеллектом ли единым жив человек?

Сегодня Лида задавала вопросы… Мне кажется, что она сердцем познаёт то, к чему я прихожу разумом. И ещё неизвестно, кто это делает быстрее и правильнее. Вероятно, поэтому я никогда её не спрашиваю, в чём она видит смысл жизни. Вдруг ответит не думавши, сразу — и верно.

Добровольная исповедь.

Вторая моя история произошла вскоре…

Каждое утро из парадной нашего дома выходил стройный, худощавый, спортивный мужчина, садился в свою машину, красиво закуривал и стремительно уезжал.

Я написала ему письмо в духе «Я вам пишу — чего же боле…». Он ответил — вежливо, по-спортивному лаконично, но отрицательно. Я взбеленилась и решила отомстить.

Ехал он по улице на своём «Москвиче», я возьми и прыгни из-за дерева под колёса. Он свернул и на всей скорости врезался в это дерево. Я, естественно, убежала. Машину он покалечил, башку себе разбил… Думала, что посадит меня, но он милиции ничего не сказал. На второй день я сама пошла к нему: мол, извините и сколько с меня за ремонт. Он в квартиру не пустил, от денег отказался и бросил такие слова. «Жалко мне тебя, девушка». Оскорбил он меня. Вроде бы я такой человек, от которого даже денег не берут.

Если вы полагаете, что есть любовь, то, значит, она у меня была засчитайте её.

Следователю Рябинину.

Меня потрясла статья американского криминалиста, открывшего у растений способность к переживаниям. Если на глазах растения обрывается любая жизнь, даже какого-нибудь паучка, то прикреплённый к растению прибор регистрирует волнение. А мы их рубим, косим, сушим и солим. Какой ужас! Значит, когда я тру морковку, она, бедная, кричит? Почему бы вам этим способом не проверить мошенницу Калязину? Ведь стоит поднести к ней цветок, как он начнёт волноваться…

Уважаемая гражданка Цуприянова!

Описанная вами теория не является доказанной, поскольку опыты этого криминалиста, проверенные учёными, не подтвердили его вывод. Поэтому морковку можно смело тереть.

Рябинин сидел и ждал Калязину, вороша страницы уголовного дела. Рядом, в соседних кабинетах, томились вызванные им люди: потерпевшие, свидетели, понятые и те женщины, среди которых должна опознаваться Калязина. В его комнатку они бы не вместились. И в коридоре держать их нельзя — могли обменяться информацией.

Подобных опознаний он сделал, может быть, сотню. Процессуальные нормы знает назубок, материалы дела читаны-перечитаны, все вопросы продумал, Калязину бесспорно опознают… Тогда чего ж он волнуется, скрывая это волнение от самого себя? Зачем бессмысленно листает страницы? Уж не боится ли той психической силы, про которую говорила Лида? При таком-то чистом дне?

Рябинин повернулся к окну…

Всю ночь лил дождь, сильный и мелкий, как душ. К утру тучи уползли куда-то к себе, оставив небо нетронутой синевы, без дымки и вроде бы и без воздуха — до того ясное, что полети там муха, было бы видно. Два облачка, выполосканные дождём, лебединой парой белели над универмагом. Отмытый и уже подсохший асфальт стал белёсым. И землю, дождь вымыл даже землю в газоне, унеся всю пыль и весь мусор. Стрельчатые листья ирисов, отяжелевшие от пригоршней крупных брызг, горели таким блеском, что Рябинин двинул головой, чтобы уйти от него. Но блеск ринулся за ним, словно алмазные горошины покатились за его взглядом, лишь перемешав цвета и грани. Эти капли будут гореть до обеда, пока остывающее солнце не испарит их…

Ему вдруг показалось — да он видел вот сейчас за окном, — что-то огромное и чёрное пересекло утренний блеск листьев, как перечеркнуло. Пронеслось у самых окон, сверху вниз, упало с дома. Оборвался с крыши сугроб снега… Посреди чистого августа?

Рябинин стремительно обернулся, успев в миг, необходимый для поворота головы, догадаться, что он сейчас вздрогнет от неожиданности, и в этот же миг успев решить, что ему нужно сделать, чтобы испуг прошёл незамеченным. Рябинин стремительно обернулся — вздрогнул очками и схватил ручку одновременно. И пока осознал виденное — секунду, две? — его сознание в чёткой последовательности, но как-то разом сумело отвергнуть два предположения об увиденном… Ворона, посреди кабинета стояла гигантская ворона… Посреди кабинета стояла жуткая, неизвестная ему женщина… И наконец-то…

Посреди кабинета стояла Калязина.

В длинном тёмном платье, свободно ниспадающем до пола. На груди тянутым эллипсом висела грубая цепочка из серого тусклого металла. Голова запеленована жгуче-чёрной повязкой, как чалмой. Губы накрашены чем-то тёмно-коричневым… Есть ли такая помада? И видимо, тёмная краска втёрта в щёки, отчего они лоснились сухим и мрачным блеском. Чем же от неё должно пахнуть — антидухами?

Рябинин ждал, что Калязина явится к нему другой, подобающей её новой роли, да одной и той же она никогда и не бывала. Но играть так дёшево…

— Садитесь. — Он бросил карандаш в пластмассовый стакан.

— Вы меня вызвали поговорить о парапсихологии? — спросила она гортанным, незнакомым ему голосом.

— Нет.

— Может быть, о парапсихиатрии?

— Нет.

— А о парабиологии?

— Нет.

— О парасоциологии?

Он промолчал.

— О параграфологии?

— Я тоже могу…

— Что вы можете? — Она подняла чёрный, разъедающий взгляд.

— Прибавлять к разным понятиям словечко «пара».

— Я не только прибавляю, но и хорошо знаю их смысл.

— Ну, к примеру, что значит параграфология?

— Проникновение в подсознание личности через его почерк.

— Ага. А парапсихиатрия?

— Постижение мотивов поведения, которые мы не осознаём.

— Мне бы ваши мотивы постичь, — усмехнулся Рябинин.