Кормилицын Валерий - Излом

«Прыткая какая!» – сосредоточил внимание на её курносом носике.

— Я уже около года по различным причинам на учёте не состою. Может, выбыл? – с надеждой спросил у неё.

— Что значит, выбыл? Заплатишь за эти месяцы по десять копеек, и поставим на учёт.

Согласен? – перешла на «ты», значит, мысленно уже приняла в свою организацию.

— А почему бы и нет? – произнёс я, вычисляя, во что мне это выльется.

Пашка, услышав о взносах, моментально примолк – сам несколько месяцев не платил.

— Не буду вам мешать, молодые люди, – умильно улыбаясь комсомольской богине, попытался смыться в курилку.

— Подожди, товарищ Заев. У меня к тебе разговор.

Пашка побледнел, схватившись за карман и костеря себя – почему раньше не ушёл вместе с Чебышевым.

— Вот ещё что, – проигнорировав Заева, облокотилась она локтями о стол, склонившись ко мне.

— Что ещё, – подавшись к ней, томно прошептал на ухо, между делом бросив взгляд на её комсомольскую грудь.

Пашка профессионально рассматривал тощий зад.

Не ожидая такой наглости, она быстро распрямилась и одной рукой схватила Заева, попытавшегося проскользнуть в дверь.

— Ты что, блатной, что ли? – обратилась ко мне.

— Приблатнённый, – скромно потупил глаза.

— В эту субботу, товарищ приблатнённый, – мстительно улыбнулась она, не отпуская заячью лапу, – суб–б-ботник, – вставила третью «б» в слово, – явка всех членов обязательна.

— Я пока не член! На учёте‑то не состою, – стал спорить с ней.

Она на секунду задумалась и чуть было не упустила Заева.

— Раз имеешь комсомольский билет, значит – член!

— Нет, не член!

— Нет, член.

— Ну, спасибо…

Но она уже не слушала, а выбивала из Пашки членские взносы.

— У–у-у! Фименюга! – погрозил он ей вслед, горько ощупывая пустой карман. – Хотел вечером в «Посольский» наведаться…

В четверг Заев на работу не вышел, а его жена сообщила по телефону мастеру, что супруг занедужил.

В курилке с огромным внутренним подъёмом обсуждали причины заболевания.

— Сифилис! – авторитетно заявлял Гондурас. – Открылся застарелый, хронический сифак…

— Ну, кошёлка! – в ужасе плевался Чебышев. – А я после него бычки докуривал…

— И из одного стакана пил! – усугублял Гондурас.

Тому, что сам пил из этого же стакана, он не придавал значения.

— А может, просто холодного пивка тяпнул? – слабо сопротивлялся Чебышев, лелея в душе надежду, что Заев не заразен.

— Сифак, тебе говорят, – не давал в обиду свою версию Гондурас.

— Ну уж прям и сифак, – не верил Большой, – под велосипед попал.

— Ерунда! – выслушав все версии, отмел я глупые прогнозы. – Это нервы!

— Отчего у Заева нервы, позвольте спросить? – с ехидной надеждой поинтересовался Чебышев, готовый при более или менее разумном объяснении встать на мою сторону.

— В результате тяжёлых переживаний на нервной почве.

— Ага! Увидел, как Чебышев спиртом детали промывает, – не сдавался Гондурас.

— Хуже! У него Юлька позавчера питейные деньги на взносы отобрала.

— У–у-ух! Точно! – облегчённо вздохнул Чебышев. – Надо к предцехкому идти за червонцем и проведать болящего.

В этот день у Валентины Григорьевны денег не оказалось, но пообещала взять у председателя профкома завтра.

На следующий день вместо десятки дала Чебышеву лишь пятёрку, аргументировав грабёж тем, что на четвёртом этаже заболела женщина, и сумму пришлось делить на двоих, так как профкомовский лидер на весь день уехал.

Вечером Михалыч торжественно преподнёс Леше талон на субботу – следовало срочно сдавать прибор, и Чебышев, со слезами на глазах, отдал пятёрку мне.

«Будет повод на субботник не пойти! – обрадовался я. – Как может комсомолец не проведать больного товарища?»

В субботу, отстояв огромную очередь за водкой, – потому как все поколения комсомольцев срочно захотели выпить, я нёс в сумке бутылку так называемой «Андроповской» за 4 рубля 70 копеек.

Называлась она так в силу своей дешевизны и уважения к умершему Генеральному секретарю ЦК КПСС.

«Русская» стоила 5 рублей 30 копеек, а «Пшеничная» – аж 6 рублей 20 копеек.

На оставшийся тридцульник купил плавленый сырок за 14 копеек и полбуханки ржаного хлеба на 8 копеек.

«Сдачу истрачу на дорогу, – размышлял я, – свои кровные вкладывать не стану. Нашли тоже альтруиста».

Пашка был дома один.

Открыв дверь и буркнув: «Проходи," он бодро утопал на кухню.

«На умирающего не похож! – сделал я вывод, доставая из сумки поллитру и с удивлением разглядывая Заева, прильнувшего к окулярам театрального бинокля. — Чего это с ним?» – выглянул в окно.

Там молодая крутобёдрая женщина в коротком халатике развешивала белье. Когда она склонилась над тазом за следующей вещью, Пашка чуть не разбил стекло, пытаясь на пару сантиметров приблизиться к ней.

— Эх! Морской бы сюда! – пожалел он.

— Тебе врач, что ли, прописал? – тоже внимательно поглядывая в окно, поинтересовался я.

— Ага! – хохотнул Пашка. – Задотерапия! – отложил наконец бинокль и разочарованно вздохнул вслед уходящей женщине.

— Теперь жди, когда высохнет, – подбодрил болящего.

— Лишь бы не ночью! С получки подзорную трубу приобрету.

— Чего уж там. Бери сразу телескоп…

Воскресный день решил полностью посвятить семье. Благо стало относительно тепло и я закончил отопительный сезон. Включённые обогреватели в расчет не брались.

«В местной газете «Коммунист» написано, что сегодня в городе проводится ярмарка, организованная общепитом, городским трестом ресторанов и кафе, районными агропромами и, бог ведает, кем ещё. Вот туда‑то мы и пойдем».

— Я поведу тебя в музей, сказала мне сестра, — бодро про–декламировал вирши из школьной программы.

— Какая сестра,.. какой ещё музей?.. – интеллектуально хлопала глазами жена.

— Короче, Склифософская, на ярмарку идём.

— Наконец‑то сказал что‑то умное, — морально поддержала меня супруга. – Сыну через несколько дней четыре года исполнится, надо подарок купить, — сходу начала колдовать над Дениской.

В результате долгих раздумий и изысканий выбрала шерстяное трико с тремя узкими белыми полосками. Обрадовала меня, попросив посмотреть, сколько на улице градусов и нарядила Дениса в курточку, долго затем прикидывая, как лучше будет смотреться «петушок» — спортивная шерстяная шапочка. с наклоном вперёд или назад.

Один, без Татьяны, я просто бы нахлобучил на сына эту шапку, нимало не заботясь, какой наклон импозантней.

— Татьян, ты как–будто в куклы играешь, — одетый топтался у порога.

— Не мешай, если ничего не понимаешь – наклон вперёд подходит лучше, придаёт мужественность, — довольная жена поднялась с колен.