Виктор Галданов - Аптечное дело

Для полноты картины не хватало еще одного человека. И он появился. Миркин в голубом смокинге с иголочки походил на портового грузчика, одетого в свой выходной костюм. Бурциевич похлопал его по плечу:

— Привет, Володя. Ты ведь знаком с Григорием?

— Конечно. — Миркин пожал мне руку и сердечно улыбнулся. — Тогда я даже не представлял, с кем вступил в драку, иначе поостерегся бы.

— Наоборот, — ответил я в такой же сердечной манере, — вы сделали доброе дело.

— Что вы думаете о нынешнем росте курса доллара? Вы себе не представляете, как я был возмущен, когда от меня потребовали выплачивать налоги в долларовом эквиваленте. Знаете что? сказал я им, вы нас обманываете в рублях, вот в рублях и получайте, — возмущенно поделился со мною горем Бурциевич.

Что ж, я готов, чтобы сюжет развиваются по предложенному сценарию. Меня это даже устраивало. Слишком малой информацией я располагал, но зато имел убеждения, пусть и не устраивающие кого-то еще. Оставалось лишь ждать взрыва. Иначе и не могла завершиться встреча двух носителей противоположных зарядов. Взрыв был так же неизбежен, как неизбежна молния при столкновении грозовых облаков. Но сначала мне предстояло померяться силами со своим противником.

Я закурил сигарету и расслабился, понимая, что встреча с Бурциевичем имеет большой смысл, даже если она и завершится столкновением.

Мы выпили. Потом поужинали. Ужин был не обильным, но состоял из самых изысканных блюд, которые подавал вышколенный официант. Стол сервирован без излишков серебра и хрусталя. Все отражало стиль человека, для кого роскошь столь же повседневна, как утренний душ.

— Вам наверняка понравится Пайнхерст, если Лариса отвезет вас туда, — сказал Бурциевич. — Я получил недавно из Аргентины пару пони для поло. Но, представьте, даже еще не видел их. Можете попробовать. Вы играете в поло?

— Относительно, — ответил я, смутно представляя, как это можно плавать в бассейне на лошадях.

— Не ждать же мне, пока я сам смогу туда поехать, — улыбнулся Бурциевич. — Ваши чиновники не прекращают плести против меня интриги, я не могу надолго отлучаться из России. Представляете, меня обвинили в том, что я выплачиваю рабочим слишком маленькую зарплату. Хорошо, говорю я, я буду платить им по пятьсот долларов, но уволю пять тысяч человек. В конце концов, мои предприятия — во многих областях единственные, где люди вообще хоть что-то получают.

— Наверное, всему причиной политическая нестабильность.

Бурциевич кивнул:

— Россия находится в кратере вулкана, готового ежесекундно взорваться. В такой обстановке вкладывать сюда деньги — безумный риск. Однако, если вулкан не взорвется и время вложения денег упущено, то можно навеки потерять русский рынок. Дилемма сродни той, что обуревает игрока в казино. А кроме того, в нашей отрасли в Россш превалирует государственный фактор. На девяносто пять процентов мы загружены правительственными заказам Однако если выдержать современный период, у нас будет преимущество по сравнению с другими отраслями — и в оборудовании, и в технологии.

— И все это за счет правительства, то есть нашего народа? — заметил я.

— Да, — с обезоруживающей прямотой согласился Бур циевич. — Мы не ожидаем особых доходов сейчас, да и ваша варварская налоговая система не допустит этого. Но потом мы будем в выигрыше. Главным образом за счет улучшенной технологии и возросших основных капиталов Все это превратится в чистую прибыль благодаря хорошо поставленному менеджменту.

Я складывал какую-то мозаику, двигая вилкой кусочки еды на тарелке, размышляя, и наконец произнес:

— Как я понимаю, вы нашли наиболее успешный способ разгосударствления — передача всего государственного имущества в руки одной корпорации. Вам не кажется что это тоже своего рода социализм, от которого мы с таким трудом избавились.

— Социализм — это государственная монополия на сред ства производства, — заявил Миркин. — Как вы можете подозревать нас в чем-то подобном?

— Однако именно этой монополии вы и достигли.

— Напрасно вы нас обвиняете нас в этом. Для капиталиста жажда контроля над рынком столь же естественна, как для рыбы желание иметь побольше чистой воды. Чем больше водоем, тем больше в нем рыбы.

— Тем больше рыбины друг друга едят… — вставил я.

— И тем не менее таков закон моря!

Бурциевич откинулся назад с ощущением полной уверенности в своих словах, достал сигару из коробки, поданной ненавязчивым официантом, и со вкусом раскурил ее, сделав затяжку:

— Хорошо, что я догадался припрятать эти сигары.

— Мыши? Или домовые?

— Нет, приятели Ларисы, — снисходительно усмехнулся Бурциевич. — Она частенько устраивает здесь вечеринки, и ее гости проходят по дому как саранча. Всего неделю назад они выпили тридцать ящиков шампанского, и этого было мало. Они залезли в погреб и выпили полдюжины бутылок «Бенедиктина», который я хранил для особого случая.

Я как будто услышал звон колокола, доносившийся издали как сигнал тревоги, которого я ждал и который наконец прозвучал. Наконец-то наружу вышло то, чего не хватало в моей мозаике, и теперь весь дракон оказался у меня перед глазами, во всем своем уродстве — само воплощение зла. Дракон, более отвратительный, чем все предыдущие драконы, с которыми мне доводилось сталкиваться.

Зажигая сигарету, я наклонился вперед, скрывая выражение своего лица. Ощущение, словно молния пронзившее меня, неизбежно отразилось в глазах, а мне не хотелось, чтобы Бурциевич увидел его раньше времени. Тот вновь откинулся на спинку кресла и попросил официанта принести бренди. Он находился в хорошем расположении духа, в котором и должен пребывать человек, сделавший верный выбор. Подняв голову, я взглянул на Ларису — во время разговора она хранила молчание, переводя взгляд с одного лица на другое. Безусловно, она была самым ярким пятном картины, затмевая собой обоих мужчин, но в то же время ее роль в композиции не была обозначена. Я подумал: не была ли такая роль ей отведена вообще или это опять сработало мое ненасытное воображение?

— Вы, вероятно, знакомы со многими занятными людьми, — заметил я.

— Я люблю вечеринки, — бросилась Лариса с вызовом. — Люблю клуб «Саардам», и хожу туда, когда есть настроение. Не представляю, как именно можно жить, если не веселиться.

Она смотрела на меня, и ее глаза были по-прежнему как распахнутые окна, в которые видно голубое небо. Можно было смотреть в них, смотреть и не различить ничего, кроме светло-голубого цвета. Совсем, совсем ничего.

Бурциевич снисходительно улыбнулся:

— Сегодня вечером довольно холодно. Пойди зажги камин в библиотеке, мы придем следом.

Девушка встала: