Владимир Смирнов - Граф в законе. Изгой. Предсказание

Они склонились над лоснящейся от довольства шахматной доской.

Виктор пытался угадать, кто сидит перед ним. Преступник, вынужденный сменить облик? Сбежавший от своих вкладчиков банкир? Актер, задумавший омолодиться? Сейчас узнаем.

«Как ты там, Наденька, бедная моя? Зря конем сходил… Ну ничего. А этот фрукт не из их стаи? А чего мне бояться! Через пять дней попробуй найди мене! Наденька, милая, уж пожалуйста, береги себя…»

Виктор глянул на его выскочивший из-под бинтов клок волос.

«Думай о том, как ты здесь оказался… Почему решил сделать операцию… Чем займешься, когда уедешь отсюда…»

Торчащий клок волос стал тут же нестройно излучать запрошенное Виктором:

«Почему операцию?.. Иначе не скроешься от этой сволочи. У нас не любят честных удачливых предпринимателей. А я могу выстраивать удачу. Могу, хотя никого еще ни разу не обманул. Трудно поверить: ни-ко-го! Так мама воспитала. Добра хотела. А я от этого добра страдаю. Он может перекрыть турой всю линию. А мы пешечкой вперед. Вот так… Не мама виновата, жизнь у нас такая стервозная, жестокая. Костоломы, меня решили назначить жертвой! Грубо работают, но надежно, как палачи. Сами чистенькими остались да еще мой ресторан заполучили. Первобытная дикость. А силы ее побороть нет. Вот что обидно. Придется начинать все сначала. С другим лицом и новым паспортом…»

Виктор верил. Гость отчитывался даже не священнику, самому себе. Больше всего поразило: «Не обманул… ни-ко-го!» Неужели это правда? Конечно, человек лжив. Но лгать самому себе?.. На всякий случай решил проверить.

«Так уж и не обманул никого? В коммерции такое невозможно…»

Последующий ответ, кажется, снял сомнения.

«В коммерции невозможно. Это точно. Сколько раз предавали меня! Не счесть. Но в делах обвести меня трудно. Подвох чувствую на расстоянии, задолго до встречи. А с моей стороны не было, не было обманов. Тем и гордился… за то и уважали…»

Белая голова гостя сказала вслух:

— Вроде бы к ничьей идет наша партия.

— Вроде бы… — повторил Виктор. — Но я бы не спешил…

— Согласен. Продолжим, — качнулась голова.

Волна необъяснимой признательности наполнила опустошенную душу Виктора, расслабила тело, согрела ауру. Оказывается, есть на земле люди, которым можно довериться. Снова припомнились жаркая, неистовая в страсти Верочка, которая могла потом, остынув, расчетливо донести о нем Пану, добренький Шеленбаум, спокойно, мудро рассуждающий и думающий о предстоящем предательском сообщении Кондаурову. Гость его другой, ему можно говорить без опаски, он поймет…

«Успею, — сдерживал себя Виктор, — послушаю еще немного».

«Скрытный паренек. Не идет на сближение. Сильно, видать, замаран. Что же привело его к хирургу? Может, то же, что и меня…»

— Вы ошиблись, — произнес Виктор, — ничьей не будет. Ситуация на доске обострилась.

— Как в жизни, — печально вздохнул гость. — Неожиданности всегда выскакивают из засады, когда меньше всего думаешь о них.

Виктора явно подталкивали к открытой беседе, и он, уже не побуждаемый исчезнувшим внутренним сомнением, поддакнул с горечью:

— Я это, к сожалению, на себе испытал.

Тут же уловил мысленную реплику гостя.

«А ему не легче, чем мне…»

Дыхание сбилось от взволновавшей его благодарности к чужому человеку. Он поднял голову, спросил осторожно:

— Позвольте, я расскажу вам необычную историю моего друга?

— Да, прошу вас.

«Наконец-то он ожил!»

Их взгляды встретились. Наверное, у Виктора в глазах отразилась униженная мольба, а у незнакомца отчетливо теплело доброе сочувствие. Он понял: речь пойдет не о друге.

Виктор начал медленно повторять то, что уже слышал от него Шеленбаум. Тогда, стремясь как можно быстрее освободиться от давящего эмоционального груза, он торопился, глотая окончания фраз, и слышал только себя, ощущал только свою беду. Теперь же холодный рассудок, чтобы избежать прежних последствий, вынуждал его к долгим перерывам, в которые можно улавливать ответную реакцию.

Люди, отдалившиеся на миллионы лет от своих первобытных общин, вообще разучились слушать тишину. А в те далекие времена их предки, застыв во мнимом безмолвии, разгадывали коварные замыслы иноплеменников, узнавали тайные водопои зверей, находили верные тропы в бесконечных охотничьих странствиях. Теперь же… теперь даже многие интеллигенты с утонченным слухом не ведают, что в паузах Моцарта звучит неслышная музыка.

Виктор уже знал и никому не известное: сочиненная музыка, брошенные в воздух слова передают не все, не всю правду. Вся правда кроется в тишине. Лишь тишина несет в себе истинный родниковый смысл, еще не оскверненный звуками.

Свой рассказ Виктор завершил так:

— Вот, собственно, и все. Мой друг остался наедине с самим собой. Будущего он не видит.

Белая голова была недвижна. С интересом слушал ее Виктор. Впрочем, почти все, что он услышал, произнесено вслух.

— Да, огорошили вы меня! Готов был узнать все что угодно, но не такое. За доверие я обязан предложить какой-нибудь совет. Но не могу. Не готов. Ситуация вашего друга не ложится в рамки житейских правил. Мне надо все освоить, обдумать… Дайте денек-другой?

Получив согласие, он бережно потрогал туго стянутые у подбородка бинты, спросил:

— Так вы читали и мои мысли?

— Да.

— Выходит, поверили мне, коль открылись? Спасибо!

Опять весомая моцартовская пауза. И опять голос гостя:

— Тогда мой ход. Нет, не шахматный. Разрешаете? — Губы его чуть дрогнули в улыбке. — Только я буду говорить не о друге, а о себе.

Виктор ответил виноватой улыбкой. Он ждал ответного хода, надеясь на единомыслие. Но уж никак не рассчитывал на то, что грустная исповедь незнакомца вдохнет в него былую энергию.

Как открытие тайного лаза чуть не привело к смертельному исходу.

Нервное возбуждение охватило Кондаурова. Он уже мчался, когда сидел за столом, мчался, когда шел по улице, даже в разорванных снах своих все время чего-то искал, зачем-то метался, куда-то спешил.

Легкая тень Гипнотизера, этого неуловимого мальчика с пальчик, стала дразнить и наяву — то в гуще людской толпы, то у дальнего поворота, то в случайно увиденном окне.

Наглое ограбление банка явно посвящалось ему, Кондаурову. Никто из сыщиков еще не удостаивался такой высокой чести. Это злило Кондаурова и веселило его коллег. Ехидный подполковник спросил озабоченно во время совещания у генерала:

— Слушай, а Гипнотизер и вправду ростом до твоего колена?

Кондауров не среагировал на вопрос, на раздавшийся смех, сидел, сурово насупившись.

«Пусть смеются, — думал сердито, — все равно отловлю поганца…»

Целый день с белобрысым лейтенантом опрашивали они в медицинском институте тех, кто знал Виктора Санина. Все говорили одно и то же: скрытный, прилежный, умненький, болезненно самолюбивый. На вопрос: «Где он сейчас?» — одни пожимали плечами, другие неуверенно отвечали: «Говорят, болеет…» Санин, видимо, принадлежал к редкому типу людей, чье отсутствие или присутствие мало кто замечает.