Владимир Царицын - Осенний лист, или Зачем бомжу деньги

Не трогают, везут куда-то. Янке стало неспокойно на душе. Изнасилования она не боялась — не девочка. Если тебя насилуют, расслабься и постарайся получить удовольствие — эту истину она постигла давно, ещё школьницей. К тому же подруги рассказывали, что подобное изнасилование они не прочь пережить ещё разок… Но, всё-таки, куда и зачем её везут? Может, убить хотят?

— Будэшь себя харашо вести, савсэм живая будэшь, — сообщил один из похитителей, чеченец с густой чёрной бородой, закрывающей почти всё лицо.

Он будто прочитал янкины мысли.

— Куда вы меня везёте? — спросила она с опаской в голосе.

— Одын человэк хочет тыбя видеть.

Сначала она ничего страшного не предполагала, даже вздохнула с облегчением. Пусть везут. Ну, привезут её к таинственному ночному клиенту, к какому-нибудь цветочному торгашу. Она ему о своём покровителе расскажет, пригрозит, он, заказчик этот озабоченный, обосрётся от страха и отпустит в ту же минуту на все четыре стороны. Кому хочется поперёк дороги самому главному городскому милиционеру становиться? Себе дороже. Отпустит, да ещё прощения попросит, и денег даст. Чтобы молчала.

О том, кто её покровитель, она этим черножопым в «крузаке» рассказывать не стала. А когда джип подъехал к воротам с голыми грудастыми скульптурами, она с ужасом поняла, что привезли её не к какому-то зачуханному цветочному или фруктовому королю, а к самому Пархому. Этот страшный бандюган Котика не боится, он не станет считаться с тем, что она любовница начальника ГУВД. А слухи о Пархоме ходили жуткие. Говорили, что он не просто трахает, а буквально истязает. А потом убивает. Собственноручно расчленяет, а его черносотенцы развозят куски по городским помойкам или отдают бездомным собакам. Правда, это было похоже на брехню, на байки-страшилки вроде чёрной руки из тумбочки, тёмной комнаты и кровавого топора. Кто о том может знать точно? Те, кого Пархом убил?

Оставалась ещё надежда, что абреки просто ошиблись, обознались, не ту привезли Пархому для сексуальных утех.

Янку завели в дом и по лестнице вниз, в подвал. Помещение, куда её втолкнули, было похоже на тюремную камеру, и даже узкое зарешёченное окошко под потолком имелось, правда, нарисованное. В углу — заржавленная параша, рядом такой же ржавый умывальник. Тихо журчала вода в ощетинившихся лохмотьями краски трубах и капала из покрытого белым налётом крана. Вдоль одной стены стояла узкая железная шконка, застеленная синим казённым шерстяным одеялом. А в торце импровизированной камеры темнело какое-то странное сооружение с цепями и колодками. У Янки похолодело внутри. Может, рассказы о Пархомовых зверствах не байки, может, всё правда?..

Конвоиры подвели Янку к этому пыточному креслу, и, упредив её возможное сопротивление ударом под дых, от которого Янка сложилась пополам, быстро, со знанием дела, зажали её голову, руки и ноги в колодки. Один из конвоиров подошёл сзади, и, задрав ей юбку на спину, сорвал стринги.

— А вот это ты зря сделал, Махмуд, — услышала Янка глухой хрипловатый голос, — это я сам люблю. Н, ладно, идите пока… Свободны, я сказал!

Пархом, это был, конечно, он (Янка однажды видела его вживую выходящим из банка «Парус» и неоднократно — фото в местных газетах), подошёл, и, склонив голову набок, сказал:

— Привет малышка. Ты меня знаешь?

Янка с ужасом смотрела на Пархома, не в силах выдавить ни единого слова. Как кролик на удава.

— Не знаешь… Значится, знакомится будем.

Он зашёл сзади и какое-то время стоял молча.

— А попка у тебя ничё, — изрёк он, — следишь за ней, небось? Холишь и лелеешь?

— Отпустите меня, — прошептала Янка, — Пожалуйста…

— Чегой-то? Просишь меня скорее начинать? Это правильно. Быстрей начнём — быстрей закончим. Какала сёдни?

— Отпустите ме… — закончить фразу ей не удалось.

Пархом вошёл сзади — жёстко и грубо.

— А-а-а! — заголосила Янка.

— Нравится? — хрипло спросил Пархом.

Заниматься анальным сексом Янке было не впервой, но то, что с ней делал Пархом, ничего общего с сексом не имело, его действия даже изнасилованием нельзя было назвать, это было похоже на пытку. Такой боли и унижения она не испытывала никогда в своей грешной, порою беспутной, крайне беспутной жизни. Она кричала, а Пархом, тяжело дыша, приговаривал:

— Ори. Ори громче. Я люблю, когда орут.

Закончил он быстро, но Янке показалось, что её мучения длились целую вечность. Утробно зарычав, Пархом звонко и больно шлёпнул её по ягодице. Потом застегнул ширинку, подошёл к шконке и увалился на неё, уставившись в потолок. Янка тихо поскуливала от боли и страха за свою жизнь, а Пархом лежал и молчал, приводя дыхание в норму. Через минуту он повернулся:

— Ну как, стерва, понравилось? Ещё хочешь?

— За что?

— Стало быть, хочешь ещё. Извиняй, у меня принципы. Трахаю только один раз. Один объект — один подход. А если ты такая ненасытная, я сейчас помощника позову. Не справится и он, следующий придёт. У меня их много. Про чёрную сотню слыхала?

Пархом вытащил из кармана мобильник.

— Алё! Шамиль? Пришли ко мне в секс-камеру Махмуда. Какого-какого, того самого, у которого… Ага, по т у да. Давай быстро, девочка попалась ненасытная. Всё давай да давай… Ну, давай, шнель!

— Отпустите меня. Я никому… никогда. Я не скажу… Отпустите…

Пархом не слушал Янку. Закурив, стал ждать прихода своего абрека.

Дверь скрипнула, и на пороге появился бородатый чеченец, может быть, тот, что похитил Янку и привёз сюда, а может, другой. Все они на одно лицо — чёрные и хмурые. Горбоносые. Страшные.

— Махмуд, — сказал Пархом, — Покажи «дэвушке» что у тебя в штанах. Покажи, не стесняйся.

Махмуд осклабился. Подошёл к Янке, и, прошуршав молнией извлёк из штанов нечто, похожее на палку сервелата. Янка зажмурилась от страха, взвыла и прикусила губу.

— Спрячь пока. Девушке плохо, не видишь? Напугал, ишак членистоногий!

— Гы-гы-гы, — засмеялся чеченец, засовывая свой инструмент обратно в штаны.

— Иди пока, покури. Или ширнись. Только не переборщи с дозой, вдруг понадобишься. Если что, позову.

Чеченец вышел, ещё раз плотоядно посмотрев на скованную по рукам и ногам Янку. Когда дверь за ним закрылась, Пархом встал с шконки, и, пройдясь по камере, развёл руками, как бы демонстрируя подземное жилище:

— Ну, как? Нравится тебе у меня? Красиво, правда? Эту камеру по моему личному дизайн-проекту сооружали. И станок тоже. Плотника пришлось убить, чтобы не трепался. А что поделаешь? Красота требует жертв. Плотника не жалко. Еден дас зайнен! Плотников в России-матушке полно.

Янка плакала молча, вполуха слушая ёрнические разглагольствования Пархома и с замиранием сердца гадала, удастся ли ей выбраться живой из этой передряги.