Владимир Царицын - Осенний лист, или Зачем бомжу деньги

— Хорошо, выезжаю, — сказал Мараков. — Сейчас, только переоденусь и… мигом.

— Только ты это… не гони. Дорога скользкая. Хорошо, если крузак свой разобьёшь, а если сам? Ты мне, Мрак, живой нужен. У нас с тобой дел ещё — выше крыши.

«О, блин!», — промелькнула мысль в тяжёлой, словно с похмелья, голове полковника.

«Неужели он знает о том, что я сегодня утром чуть столб фонарный не снёс?»

— А лучше такси возьми, — продолжал Пархом, — обратно датый поедешь, а пьяный за рулём… — Пархом сделал паузу.

— Убийца, — Мараков послушно закончил за Пархома известное всем и каждому изречение.

— Всегда помни об этом, Мрак!

— Так точно, — сказал Мараков в трубку, из которой уже раздавались короткие гудки отбоя.

«Неужели он следит за мной? Да нет, я бы заметил. Хотя… От Янки я уехал в таком состоянии, что вообще ничего не мог заметить. Если бы даже Пархом на заднем сидении моего „Лэндкрузера“ сидел. А может и правда, он там сидел?.. Тьфу, ты, чёрт! Так и крыша запросто съехать может! Ну, Пархом, ну что ты за гадина такая? Нет, надо с тобой кончать. Иначе ни домика тебе, Мрак, на берегу Эгейского моря, ни яхты, ни хрена тебе не видать. И не поживёшь ты по-человечески, хотя бы напоследок, полковник, без пяти минут генерал-майор в отставке».

Положив захлёбывающуюся гудками трубку, Мараков стал не спеша убирать экспонаты коллекции обратно в сейф. Замечательную зажигалку-пистолет оставил на столе. Потом, облачившись в добротный шерстяной костюм-тройку, который одевал очень редко, только по большим праздникам, уже без внутреннего трепета опустил зажигалку в боковой карман пиджака.

А вдруг? Вдруг подвернётся удобный случай?

Это было ошибкой. Роковой ошибкой.

Но поймёт полковник это чуть позже, когда уже ничего нельзя будет изменить, когда маленькое, чуть не с булавочную головку, отверстие на конце ствола этой смертельной штуковины, имеющей вид дешёвой китайской поделки, заглянет в глубину его расширенных от страха зрачков.

Когда Гоша в назначенное время подъехал к профилакторию, Эдик Эзау стоял на крыльце и курил.

— Привет, сыщик, — хмуро поздоровался он, — пошли. Твой Сидоров меня уже достал.

— Как он?

Эдик неопределённо пожал плечами:

— Нормально… Физически. Раны не смертельные. Жизненно важные органы не задеты. А вот с головой, похоже, у него не всё в порядке. Видать, сильно ударился. Боюсь, там не одно сотрясение мозга. Вроде не бредит и в то же время… Короче, беспокойный пациент попался, пришлось мне его слегка зафиксировать. Сначала обманным путём успокоительный укольчик поставил, потом, когда уснул, ремнями его к койке пристегнул.

— А что такое?

— Ему лежать надо, а он всё порывался встать и уйти, про одежду спрашивал. А одежду-то его я выбросил. Она вся рваная и в крови была. И ботинок один… То Альфреда какого-то ему надо спрятать, то про окрошку бормотал. Меня, что ли, просил окрошки ему сделать? Какая окрошка в ноябре месяце? Где я ему кваса для окрошки возьму?

— Окрошка — это бомж, — объяснил Гоша. — Одноногий бомж. Прозвище у него такое.

Эдик хмыкнул.

— Так он сейчас спит, что ли? — спросил Гоша.

— Проснулся уже. Я ему небольшую дозу вколол, — Эзау взглянул на часы. — Минут десять, как проснулся. Глаза открыл и говорит: «Развяжи, сволочь очкастая. А то сам развяжусь, убью». Садистом меня назвал. Я ремни проверил и ушёл от греха подальше. Тебя дожидаться. Ну, в общем, пошли, сам увидишь.

В двухэтажном здании бывшего профилактория завода «Искра» было не теплей, чем в морге. Здание уже много лет не отапливалось, его отключили от теплосети практически сразу, как только закрылось некогда могучее градообразующее предприятие.

— Эдик! Да тут же околеть можно! Ты что, Сидорова из морга привёз, чтобы его здесь заморозить?

— В тепле твой Сидоров, — ворчливо ответил Эдик. — Трубы от теплотрассы обрезали, а ЛЭП-то, вон она. Подключились. Я в процедурную калорифер масляный поставил. И ещё один, плоский такой, в ноги на стенку повесил.

В процедурном кабинете и правда было тепло. Прикованный к койке Сидоров лежал и смотрел в потолок. Голова его была перемотана бинтом, через который проступало кровавое пятно, а на лице было написано мучение. Увидев вошедшего Мотовило, он слабым голосом, в котором звучало раздражение, произнёс:

— Ну, наконец-то! Давай-ка Гоша, развязывай меня быстрей. И объясни этому гестаповцу, что я не псих.

Гоша повернулся к Эдику и подтвердил слова Сидорова:

— Он не псих.

Эдик пожал плечами.

— Не псих, так не псих. Но вставать с кровати, а тем более уходить из профилактория, не рекомендую. Психом стать легко, а вот вылечиться проблематично.

Вдвоём с Гошей они быстро освободили Алексея от резиновых оков. Раненный попытался встать, но не смог.

— Голова кружится, — сказал он, облизав губы.

— Доктор говорит, у тебя сотрясение мозга, — сказал Мотовило.

— Садист он, твой доктор… Гоша, фляжка с тобой?

— Как всегда.

— Выпить надо.

— А надо?

— Надо. Самсонова помянуть. И ещё одного человека.

— В гостинице только два трупа было. Самсонова и… твой.

— Я как ты видишь — не труп. А второй… Он не в гостинице. Его в Москве из гранатомёта, как и Самсонова. Пархома работа.

— Ты о ком говоришь?

— О Десницком. Начальник службы безопасности сибирского предприятия Андрея Валентиновича. Десницкий Денис Александрович. Он летал в Москву, чтобы встретиться с одним человеком из администрации президента. А Пархом его… Давай Гоша, наливай.

Мотовило вопросительно посмотрел на судмедэксперта. Тот махнул рукой.

— Наливай. Только ему чуть-чуть.

— А может, его дома нет? — спросил Альфред, поправляя на плече противогазную сумку, набитую брусками пластита, — праздник всё-таки сегодня. Может, он в ресторане или вообще уехал куда-нибудь?

— В ресторанах Пархом редко бывает, — отозвался Бирюк, шедший рядом налегке, — я его сучью жизнь хорошо изучил. Привычки и повадки. Дома Пархом питается, и все праздники дома отмечает. Соберёт своё кубло и гужует всю ночь. Там он, чувствую. Меня, Альфред, чутьё редко подводит. Жизнь у меня сложная была. Всё время начеку надо было находиться, врагов много имел. Чутьё и выработалось. Как у волка. Меня через это Бирюком-то и прозвали.

— А если уехал? — не унимался Альфред. — Вообще уехал? Он ведь уезжает из города иногда?

— Уезжает. Зимой в Таиланд, летом в Германию. Сейчас не лето и не зима. Межсезонье. Да и при таких обстоятельствах… Нет, дома он. Можешь не сомневаться.

— Ну, не знаю… Хорошо, если так.

Окрошка плёлся позади, шагах в десяти от Бирюка и Альфреда, и упрямо молчал, не желая принимать участия в разговоре. По-видимому, он был очень расстроен тем обстоятельством, что его старшинство не признали.