Инна Тронина - Отторжение

Уже было известно, что везут меня на Будапештскую улицу — в Институт скорой помощи имени профессора Джанелидзе — то есть в питерский «Склиф». Именно оттуда сегодня утром и ушёл Мохаммад.

— Лариса, Вирина сестрёнка двоюродная, детей не дала сюда везти…

Мать сидела около моей постели. В белом халате, слишком большом для неё, она походила не на медичку, а, скорее, на продавщицу молока и сыров. Маленькая, хрупкая, с обильной проседью в смоляных волосах, она по-прежнему была пикантна, мила. И эта глаза, похожие на ягоды чёрной рябины! Вот оно, кольцо с зеленоватой бирюзой на пальце, и в ушах — такие же серьги. Не те, что привёз Мишка из Чечни.

Из-под халата матери выглядывал серый костюм, который надевался только по торжественным случаям. Из косметики мать употребляла только простую коралловую помаду. Красить брови и ресницы ей не требовалось. И ногти она никогда не покрывала лаком — столько я себя помню. Для своих пятидесяти пять лет кубанская казачка Лиза Гай, а ныне Самохина, чудно сохранилась. Сзади, если покроет голову, её до сих пор можно принять за девушку.

Кстати, и мне всегда давали меньше истинного возраста. А вот Мишка выдался в отца. На вид ему двадцать пять, хоть на самом деле и двадцати нет. Он высокий, кряжистый, уже заматеревший на войне. И сейчас Михаил в форме, которую не прикрывает белый халат. На груди — орден, на физиономии — улыбка. Они пришли сюда недавно. Выбрались в Петербург через сутки после того, как получили известие о моём ранении.

Мать, разумеется, натащила всякой провизии. Она сильно испугалась, хоть Роман сразу же успокоил — раны жизни не угрожают. Мишка взял у рыдающей матери трубку и переговорил с Брагиным — деловито, по-мужски. Выяснил характер ранений и пришёл к выводу, что я отделался удачно. В Чечне он повидал и не то. Ребятам руки и ноги полностью отрывало. Ужасная эта война, ещё и потому, что убитым оказаться даже лучше, чем раненым.

Пацанам по восемнадцать лет, а они уже безнадёжные калеки. Как им дальше жить, когда всё кончится? В том, что через месяц-другой бойне придёт конец, Мишка не сомневается. Надо только загнать «духов» в горы и там прихлопнуть. Я же, вспоминая Мохаммада Эфендиева, сильно сомневался в действии рецептов братца — простых, как солдатский сапог. Но пока не вступал с ним в полемику — время не пришло. Сначала нужно узнать о детях, об их здоровье. Как они там, сильно скучают?

— Значит, Лариса приехала? — обрадовался я. — Посылал ей насчёт Виры телеграмму в Североморск. Даже не ожидал, что выберется. Когда она появилась?

Я Ларису знал неважно, но Виринея часто говорила, что росли они вместе. Вроде бы, Лара на год старше своей кузины.

— Ночью приехала. Сразу после того, как этот паренёк позвонил. Роман, что ли? Не помню фамилию…

— Брагин. — Я повыше приподнялся на подушках. — Мы с ним вместе под обстрел угодили.

Мне было трудно двигать руками — особенно левой. Всю верхнюю половину туловища стянули бинты, и на голове тоже была повязка. В ярко освещённой палате я чувствовал себя неуютно. Хотелось встать и задёрнуть шторы на окне, хоть солнца и не было. За стеклом плавала вся та же питерская хмарь. Выпавший позавчера снег растаял и превратился в грязные, раскисшие комья. Теперь их лихо месили подошвами прохожие.

В палате нас было четверо, но посетители сидели только у меня. Два соседа то ли спали, то ли просто отдыхали у противоположной стены. Тот, кто помещался ближе всех, читал газету «Санкт-Петербургские ведомости». Он скорбно дёргал губами, бормоча что-то про убийц и беспредел.

Мать и Мишка деликатно повернулись к нему спинами, чтобы не смущать. Но соседушка, похоже, в упор их не видел — так был поглощён усвоением информации. Тем не менее, мы беседовали почти шёпотом. А мать ещё и прикрывала рот ладонью, словно сообщала невероятно важный секрет.

О моём самочувствии мы перебросились парой-тройкой раз, и я закрыл тему. Куда больше меня интересовали дети. Любая мелочь, связанная с ними, мне интересна и дорога. При первой же возможности попрошу врачей отправить меня в Москву для продолжения лечения. А пока буду идеальным пациентом, чтобы не вызывать ни у кого нареканий.

Конечно, мать с Мишкой не спрашивали у меня о службе, о Ковьяре. А вот Андрей Озирский вчера вечером молотил, как пулемёт, стараясь за пять минут рассказать самое интересное. Но я, после операции, почти спал, и ничего не усвоил. Улучив момент, когда Андрей прервал очень важный, но совершенно не нужный мне сейчас рассказ, я попросил его об одолжении. Конечно, Озирский мог отказаться, чтобы в очередной раз не лезть чёрту в зубы.

Впрочем, я недооценил Озирского. Тот, недолго думая, согласился передать мне тайком одну вещь. Для этого мы договорились о том, что утром второго марта я приду в туалет и открою окно. Увидев Андрея, спущу на верёвке авоську куда и будет положен означенный предмет. Главная моя задача — без проблем поднять авоську, и, главное, потом не попасться с этой интересной передачей.

Роман, как я понял, просьбу выполнил. О Мохаммаде Эфендиеве он ничего не говорил. Желание получить предмет, совершенно неуместный в стенах уважаемой клиники, я объяснил опасениями за свою жизнь. Ведь охрана в коридоре не выставлена, и киллерам ничего не стоит, под видом посетителей, проникнуть ко мне. Раз не добили на Приморском, видимо, захотят сделать это сейчас. Такие серьёзные люди на полпути не останавливаются.

Озирский обещал обеспечить охрану максимум через два дня. Но до тех пор тоже дожить надо. И легче сделать это, имея под рукой оружие с обоймой. Андрей беспокоился лишь об одном — сумею ли я как следует обращаться со стволом, имея серьёзные ранения плеча и груди. Я заверил, что смогу — вопросов нет. И нечего мне валяться в больнице с такой ерундой.

Андрей постучал себя по лбу согнутым пальцем. И менторским сказал, что врачам виднее, нужно ли мне здесь находиться, и сколько времени. Но вот чтобы я не заботился ещё и о своей безопасности, пост в коридоре не помешает.

Всё сошло благополучно. Оружие я получил. Теперь нужно соблюдать максимальную осторожность и не допустить, чтобы оно попалось на глаза медикам или соседям по палате. Но даже если такое случится. Озирский лично не пострадает — ведь передать оружие при посещении он не мог. А из окна уборной я вполне в состоянии пообщаться ещё с кем-то; оттуда и получить пистолет.

Вот уже пять часов я лежу вооружённый, и никто пока ничего не знает. Если же тайное станет явным, скажу то же, что и Андрею. Не могу, мол, лежать беззащитным даже в палате, куда может зайти кто угодно. Ведь в клинику я попал после неудачного покушения. И кто поручится за то, что его не решат повторить?…