Инна Тронина - Отторжение

— Ребята, Прохор Прохорович, Вира, я попробовала написать музыку…

Краска смущения залила мои щёки. Озирский коротко свистнул.

— Да ну! Молодец! Это, как я понял, будет песня?

— Да, конечно. — И я принялась перебирать струны.

Никогда не думала, что так страшно впервые петь перед близкими людьми. Что же тогда говорить о чужих? У меня заплетались пальцы, и пересыхало в горле.

— А слова чьи? Тоже твои? — Гай даже привстал за столом.

— Нет. Я нашла листочек со стихами у «Асмарала». Стихи были напечатаны на машинке и не подписаны. Я прочитала и подумала, что слова так и просятся в песню — как раз о тех днях. В память мамы, в память всех, кто погиб там, я пою…

— Давай скорее! — приказал Озирский.

Брагин молча стиснул на коленях пудовые кулачищи.

— Автор стихов назвал песню «Эхо».

Я старалась исполнять мелодию именно так, как её сочинила. Кажется, из мизинца правой руки у меня пошла кровь — и это было тоже символично.

Все, не сговариваясь, встали из-за стола. Только мне Озирский махнул — сиди, мол, так удобнее. Ведь гитара без ремня, и на весу её держать трудно. Брагин плакал, Озирский кусал губы. Липка закрыла лицо ладошками, плечи её тряслись. Я сидела на стуле, а Ота лежала в коляске и слушала песню. Она ведь тогда уходила с нами под землей — крохотный ветеран подлой войны.

Каждый из нас помнил, что без коллекторов мы бы не спаслись. Что канализационный люк может быть самым безопасным местом в городе. Повезёт ли мне сейчас? Скоро я покину квартиру на Звенигородке и уеду на Спиридоньевку, к Дайане. А уже туда ночью прибудут люди Косарева, которые повезут меня во Владивосток.

Остаётся три часа на то, чтобы протрезветь и сосредоточиться. Около меня не будет уже ни Андрея, ни Прохора. Даже поблизости, на улице им нельзя находиться. Их могут заметить, и тогда мне придётся плохо. Но не стоит напрягаться раньше времени. Сейчас я должна петь.

Как бы я хотела проснуться от тяжкого сна и узнать, что ни куда «погружаться не нужно, что всё почудилось! Как это дико, ужасно! Все молодые матери в это время находятся в декретном отпуске — даже до трёх лет! А я должна бросать четырёхмесячного ребёнка и лезть чёрту в зубы!

Но нет, всё наяву. И зачем только я согласилась? Почему пожертвовала собой, спасая того самого полковника Ронина, который вылавливал и бросал в автозаки не успевших уйти в катакомбы? Андрей, раз решил, всё равно до него доберётся. И нет в моей жертве никакого смысла. Но с другой стороны, и бандитов надо ловить. Так вышло, что именно я оказалась похожа на Дайану…

В полной тишине я допела песню, и все снова сели за стол. Как-то сразу пришло понимание, что пела я не только о том, что было год назад, но и о сегодняшнем своём задании. «Кто же, если не я?»

— Я ещё выпью рюмку? Можно?

— Ксюха, у меня такое чувство, что ты вернёшься. — Озирский обнял меня и расцеловал. — Останешься в живых, хотя лёгкой твоя миссия не будет. И не нужно травить душу ни себе, ни другим. Ты ещё увидишь и Москву, и Пресню. Держись — мои предсказания верные. Помни всегда об этом…

Я старалась отвлечься от ужасных мыслей, внимательно оглядывая стол. Кроме поминальных блюд, Виринея с Липкой нажарили мяса и рыбы. Теперь мы выпили, чокнувшись — за моё благополучное возвращение. Потом собравшиеся принялись молча жевать. Все, кроме Оты и братьев, думали об одном и том же.

— Когда вернёшься, в музыкальную школу подзатыльниками тебя затолкаю! — пообещал Озирский. — Прохор, видишь, какой талант пропадает?

— Только от нас зависит, пропадёт он или нет. — Гай пожал мой локоть маленькой жёлтой ручкой. — В музыкальную школу — обязательно. А потом, возможно, и в училище…

— Я тоже пою под гитару, — заметил Андрей. — И отныне включаю песню «Эхо» в свой репертуар. Обязательно буду упоминать, что автор музыки — героиня обороны Дома Советов Оксана Бабенко.

Прохорович кивнул. А потом поднялся, давая понять, что трапеза окончена — пора и за дело. Брагин только сейчас перестал вытирать слёзы.

Олесь и Орест повисли у меня на руках, заглядывали в лицо. Им было очень интересно. Братья давно просились ехать со мной на ту квартиру. И никак болванам этим было не доказать, что такое невозможно.

— Может, Сашку привет передать? — шёпотом спросил Озирский.

— Передай. И пусть живут счастливо с Инессой. Она действительно забеременела?

— Да. Их ребёнок будет ровно на год моложе твоей Октябрины. Если, конечно, родится в срок.

Это известие, против ожидания, неприятно кольнуло меня в сердце. Получается, я ещё на что-то надеялась. Но Саша безумно хотел стать отцом, и за него рада. Возможно, всё у них образуется. Говорят, после родов женщины становятся мягче. Правда, со мной почему-то так не случилось.

Олимпиада обняла меня сзади и разревелась — в сотый раз за день. Братья крепко ко мне прижались — с двух сторон. Нас было в комнате девять человек — если считать Отку. А квартира выглядела опустевшей, неубранной. Поминальный стол, портреты родителей в цветах… А вдруг скоро там появится и третий портрет — мой собственный? Вдруг судьба окажется немилостивой, и план Гая даст сбой?

Андрей вытащил меня в прихожую. Прикрыв за собой дверь, он заговорил — тихо и чётко.

— Оксана, твоя семья стала мне родной. До конца жизни буду помнить, как Октябрина Михайловна бежала по коридору Дома нам навстречу. Как улыбалась, не зная, что живёт последние секунды. И, поверь, для твоей дочери я всё сделаю. Кавказская черешенка, украинский вареничек… Помнишь, как ты её называла, ещё не родив? Так вот, она будет счастлива. Я клянусь тебе в этом, слышишь? Но ты с этого момента не думай о ней. Ты — Дайана Косарева. У тебя нет никаких детей, и вообще никого нет. Тщательно следи за своей речью. Ни в коем случае не упоминай ни о сестре, ни о братьях, ни о дочери. Сотри их из памяти на это время. А теперь иди и прощайся с ребёнком. Прохор и так опаздывает…

На ватных ногах я вернулась к коляске, вынула заспанную доченьку и принялась, рыдая, её целовать. Ребёнок смотрел испуганно, как зверёк. Вира — высокая, худая, нервная — стояла рядом, ломала руки. Её очки с цилиндрами, чёрный учительский костюм сейчас вызывали у меня невероятную тоску. Прохор Прохорович — аккуратный, невысокий, в однобортной «тройке» асфальтового цвета — терпеливо ждал меня. Он сейчас совсем по-японски наклонил голову вперёд.