Андрей Молчанов - Форпост

Он молчал. И с каждой секундой этого молчания мучительно и пусто осознавал, что вот оно и все… Окончательно все. Или все-таки из последних сил изощриться во лжи, в уговорах и в заверениях? Но нет у него этих сил.

– И не звони мне больше, – произнесла она, вставая. – Помни: каждый твой звонок – боль для меня. Как удар хлыстом. Уж в этом меня пожалей.

И она ушла.

Некоторое время он сидел, словно в ступоре, потом отодвинул занавеску, чтобы если не окликнуть ее, то хотя бы увидеть в последний раз – уже навсегда уходящую из его жизни и навсегда любимую и желанную, как он пронзительно понял это сейчас, но проход был пуст, а напротив, за большим столом в зале восседала какая-то сумрачная компания во всем черном, и отдаленно дошло: отмечают поминки…

Сутулый тип, качаясь из стороны в сторону, провозглашал, воздымая неверную рюмку водки:

– Хочу выпить за друга, рядом сидящего. Устроил всю эту похоронную канитель, как по нотам, и поляну со скидкой накрыл, светлая, как говорится, ему память…

Друг пьяно и ошарашенно покосился на него.

– Ты чего лепишь, дурик? – возмутилась дородная бабища в черной косынке. – Вообще… при чем здесь какие-то, блин, друзья?

– А, да… – согласился сутулый. – Ну, а что до покойницы, пусть святые встретят честь по чести, оценят заслуги… Ну, всего ей желаю там: удачи, здоровья в личной жизни…

Серегин задернул шторку. Бред… И вся его жизнь – бред!

На следующий день он улетел в Америку и сразу же отправился к Элис.

– Привет, шпион! – с радостным хохотом бросилась она ему на шею. – Тебя не пытали в бетонных застенках КГБ?

– Обошлось, – невольно улыбнулся он.

– Ты уехал, я тоже взяла отпуск и махнула в Лас-Вегас! – мечтательным тоном поведала она, а потом вдруг неожиданно посерьезнела и хлюпнула носом. – Олег! – произнесла она торжественным тоном. – Я грязная сука. Я встретила там парня…

– И?.. – продолжил Серегин, невольно похолодев и подобравшись.

– Так распорядилась жизнь, – уже буднично прибавила она. – Он такой… широкий! Он вице-президент «Кока-колы»! Он подарил мне «ягуар», и мы там обвенчались…. Он дает мне пять миллионов за гарантию брака… Дорогой, ты должен меня понять! Но, что касается поручений правительства, мы также можем встречаться, и…

– В общем, тебе очень жаль… – резюмировал Серегин.

– Мне очень жаль! – горестным тоном подтвердила Элис. При этом она была совершенно и безукоризненно безыскусна.

И как он не разглядел в ней обычную американскую куклу…

Да, вот уж всучила ему судьба «куклу», так «куклу»… И поделом! Он же привык к русским женщинам – безоглядно преданным, искренним, мучающимся… И одухотворил с детства знакомыми образами всего лишь идеальное тело…

«Хочешь иметь идеальное тело? – вспомнилась реприза циника Джона. – Пятьсот долларов, и всю ночь оно будет твоим…»

Через неделю он снова вылетел в Москву по срочному вызову куратора. На встрече с ним Серегину представили молодого человека лет тридцати с приятным открытым лицом.

– Леонид, – протянул тот сухую крепкую руку.

– Вам предстоит познакомиться ближе, – последовала директива из-за плеча. – Леонид отныне как бы ваш новый «шеф». По возвращении в Штаты вы доложите офицерам свои первые впечатления о нем. Ваши впечатления мы составили в письменном виде, ознакомьтесь.

– Начинается большое дело? – хмуро догадался Серегин.

– Именно…

В тюрьме Федору было куда легче, чем в зоне. В тесноте камеры всегда оказывался уголок, где можно было, отрешившись от всего, спокойно сидеть и читать какую-нибудь книгу, отвлекаясь лишь на прогулки по двору или вызовы к следователю. Здесь же, за серым дощатым забором, на огромной территории буквально бурлила жизнь, в которой зеки пользовались практически никем не контролируемой свободой. Люди передвигались по обширной территории как им того желалось и занимались чем хотели: качались на турниках, играли в волейбол, просто слонялись из барака в барак, курили под навесами крыш. Насилию, которое совершалось здесь постоянно и походя, никто не придавал особого значения. Контролеры не очень-то влезали во взаимоотношения мужчин в черных спецовках с бирками, а стоящим на вышках часовым и вовсе было плевать с высоты своего положения на то, что творилось внизу. Впрочем, сцены драк их немало занимали, и порой они с хохотом и с поощрительными матюгами их комментировали.

Здесь был строгий режим, здесь выживали только бывалые хищники. Остальные тихо прозябали, съеживались, существуя поодаль от сильных и наглых, тиранящих их. В их число входил и Федор. Только тут он понял, какая он тряпка и слабак. Он не умел грязно ругаться, не мог бить людей по лицу, а зарезанный им Булава казался всего лишь призраком из давнего привидевшегося кошмара, а ведь чего не натворишь во сне? Здесь же вся его миролюбивая беззлобная суть обнажилась, став понятной каждому. И каждый мог его пнуть и унизить. У него не было никаких уголовных навыков и бытовой смекалки, он был доверчив и глуп, беззащитен перед самыми незатейливыми кознями и, кроме того, страшно боялся насилия как такового. Поскольку он, не скрываясь, крестился и частенько с отсутствующим видом бормотал себе под нос молитвы, зеки избрали ему кличку Монах. Кличка была необидной, даже значительной, и в этом ему повезло. Повезло и в другом: подельника Корягу поместили в ту же самую зону, где своей силой, бесстрашием и судимостью по дерзким статьям тот сразу же оказался в почете у влиятельных уголовников, и надежная тень товарища снова укрыла его спасительным пологом, повысив шансы уцелеть в очередном закутке человеческой подлости, извращений и людоедства.

Коряга убеждал его сменить манеру поведения и в первую очередь придать себе осанку, от которой за версту несет независимостью и пренебрежением к окружающим. Федор пробовал, но не смог. Получалось смешно и нелепо. Кроме осанки здесь требовалось иное: безразличие к чужой и к собственной боли, каменная очерствелость души, умение лгать и жить за счет ближнего. Но и это не спасало. Здесь не только сильный поедал слабого, сильных здесь тоже пожирали с не меньшим успехом.

Посыльный из «блатного» барака донес до него приказ Коряги: явиться к нему. Федор кивнул, содрогаясь от сложности предстоящего испытания. Ему придется пройти мимо отборных подонков, кучкующихся вороньими стаями на узкой аллейке, и этот поход будет тягостным, как пытка. Его наверняка поддразнят, попытаются втянуть в какой-нибудь скользкий разговор, а то и попросту навесят тумаков… Он живо представил себе тяжелые взгляды этих ублюдков, в которых таилась ненависть ко всему, в первую очередь – ко всему, что носило на себе отпечаток мира нормальных людей. И тем не менее этим убийцам и грабителям он в чем-то завидовал. Им нельзя было отказать в храбрости и решительности. Они сжились с насилием и чувствовали себя вольготно в его колючих лапах.