Евгений Ивин - Откровения секретного агента

Я замер за рулем, не делая попытки завести машину.

— Ты видела этих троих мужчин?

— Да, они побежали к соседнему дому, там у них стояла машина. Наверно, пьяные.

— Это убийцы! Они по ошибке проломили голову Сашке Мазину. А должны были встретить меня. Сашка обогнал меня у входа.

Мы еще посидели минуты две, пока из подъезда не раздался женский крик. Вышли из машины и направились в дом. Здесь уже были трое жильцов. Мужчина держал зажженную зажигалку, и при ее свете я разглядел окровавленную голову Александра. Кровь медленно растекалась из-под головы по плитке, извиваясь зловещим черным ручейком. Я вспомнил, что трогал его голову, и мои руки должны быть в крови. Поэтому снова дотронулся до его головы и безнадежно развел руками.

— Позвоните кто-нибудь в милицию, — сказал я соседям.

— Уже вызвали, — ответила женщина, тихонько всхлипывая.

Наше присутствие здесь было необязательно, не мы первыми нашли убитого, поэтому и показать следствию нам было нечего.

Мы поднялись на свой этаж, Люба открыла дверь квартиры и, едва переступив порог, заплакала.

— Толя, Толечка, как же это так! Ведь они хотели тебя убить! Этот сукин сын, эта сволочь Абрамыч, хочет лишить тебя жизни! Я сама пойду к нему и убью его, гада! — Глаза ее сверкнули, она перестала плакать, всегда мягкие, приятные черты ее лица вдруг изменились, оно стало жестким. Я понял, что Люба может сделать то, что сказала.

«Выходит, мадам Фаулина все это мне предсказала», — подумал я.

— Мы должны его перехитрить, — возразил я ей. — Мне надо исчезнуть на время. После сегодняшней неудачной попытки Абрамыч обязательно захочет ускорить мое уничтожение. Ты понимаешь, что происходит? Даже если я отдам ему записную книжку, я остаюсь для него опасным свидетелем. Спасая собственную шкуру, он убьет меня. Для него на карту поставлена его карьера, его благополучие — тут он уже не остановится. Два-три дня — и жди нового сюрприза. Наверно, руководство дало «добро».

Мы начали обсуждать, куда мне скрыться. Люба предложила поехать в Моршанск к ее матери и там отсидеться. Или в Михайловку.

— А где бы ты меня искала, если бы я вдруг исчез?

Она посидела подумала и сказала:

— Ни Михайловка, ни Моршанск не годятся.

— Дело в том, что Абрамыч работает в КГБ. Он по своим каналам поднимет все и вся — всех родственников и близких — и в конце концов найдет меня. Нужно укрыться прямо у них под носом. Такой вариант есть.

— Какой?

— Тебе лучше не знать. Если наступят чрезвычайные обстоятельства, ты не сможешь сказать, где я нахожусь.

На следующий день Люба собрала мне дорожную сумку. Мы оговорили одностороннюю связь, и она повезла меня по городу. Выполняя мои указания, Люба покрутила　машину по различным переулкам. Я поискал, нет ли за нами слежки. В одном из переулков, неподалеку от метро, выскочил из машины и через пару проходных дворов, которые помнил еще с тех времен, когда отрабатывал задания по отрыву от наблюдения, я вышел к метро. Здесь я позвонил Ивану Рогову, и мы договорились, что я подъеду к его мастерской.

Я не видел его года полтора, он нисколько не изменился.

— Мы стареем, если делаем нелюбимое дело, — констатировал он, когда я сказал ему, что время его не меняет. — Я работаю и получаю огромное удовольствие от того, что могу изобразить на полотне видения, что лежат в моем мозгу. Я беру кисть и начинаю их срисовывать с моего мозга. — Он засмеялся, ему понравилась сама идея, которую он только что изобразил мне. — Так что у тебя стряслось, мой друг и товарищ?

Я рассказал ему все, ничего не утаивая, все равно меня уже приговорили и теперь должны привести приговор в исполнение. За разглашение тех тайн, которыми я располагал, мне причиталось минимум двадцать лет тюрьмы. Я давал подписку на двадцать пять лет. Сейчас я разгласил тайну, потому что мне уже вынесли смертный приговор.

Иван помолчал, что-то обдумывая, потом сказал:

— У меня много дыр, в которые ты можешь заползти. Могу тебе предоставить свою дачу в Красково. Но там есть одна опасность: дотошный участковый. Как только он почувствует, что кто-то на даче обитает, он там появится или вызовет подкрепление. А ориентировку на тебя либо дали, либо дадут во все отделения милиции. Там они тебя и обнаружат. То, что ты пришел ко мне, никому и в голову не придет, мы ведь не контактировали раньше, никто не доберется. Есть два варианта: у моей натурщицы или у меня дома.

— К натурщице я не пойду. Любе это не понравится. А дома у тебя жена и сын. Как ты им объяснишь? Мол, этого дядю разыскивает КГБ. Сына твоего зовут, случайно, не Павликом Морозовым?

— Нет, он Валентин, но если узнает, что ты скрываешься от КГБ, может поделиться таким секретом с друзьями. Тогда оставайся здесь, в мастерской. Сюда много людей ходит. Поставлю тебе холст, дам краски, кисти, малюй что-нибудь — сейчас все сойдет за произведение искусства. Глядишь, станешь знаменитостью, какое-нибудь новое направление в живописи придумаешь, что-нибудь вроде сенсимализма или авангардосеноитивизма. Будешь дурачить народ! — засмеялся Иван.

Я позвонил на работу Сурену Широяну и сказал, что обстоятельства требуют моего отсутствия примерно дней на двадцать. Он мужик умный, все понял без пояснений.

— Как я думаю, об этом никто не должен знать? — Он особо подчеркнул «никто».

Я жил в мастерской, скука была непролазная. Каждый день приходила натурщица Дина. Фигура у нее была неплохая, но грудь не такая красивая, как у Любы. Дура она была непробиваемая и все время рассказывала мне, сколько за ней ухаживает мужиков, через одного предлагают ей выйти замуж, а она остается верной какому-то Захару, полярному летчику, который, наверно, существует у нее только в воображении. Надо отдать ей должное: меня она не пыталась соблазнять, но довольно свободно при мне раздевалась, когда Иван писал обнаженную натуру. Она крутилась перед зеркалом, принимая различные позы, а фактически демонстрировала себя мне. Но, видя мое безразличие, спросила:

— Ты, случайно, не голубой? Хочешь, подарю серьгу?

— Нет, я художник и сейчас в творческом застое.

Приходила другая натурщица, Мила, мордочкой напоминавшая кошечку. Дина говорила ей:

— Покажи ему свою натуру, он ищет, он в простое. Может, воспылает.

Мила безропотно сбрасывала с себя платье, трусики; бюстгальтер она не носила, грудь была ее достоинством. Вероятно, Иван и взял ее в натурщицы, чтобы к Дининой фигуре пририсовывать Милину грудь. Подняв руками длинные волосы над головой, принимала позу «русалки». Бывали еще здесь двое студентов из Строгановки — девушка и парень. Иван занимался с ними чем-то теоретическим.

Я от скуки начал намалевывать холст по принципу: все цвета радуги, но с разных сторон и к центру. Получилась какая-то замысловатая композиция. Иван посмотрел, хмыкнул, но ничего не сказал. Я еще поляпал красками, точнее, побрызгал разным цветом, — получился какой-то дождь, снег, и моя «картина» стала во что-то оформляться. Честно говоря, если Рогов видел свои картины, они сидели у него в мозгу, то я ничего не видел и просто думал, а что получится, если сюда мазнуть голубой, а внизу белой краской. Через пару дней Иван снова посмотрел и снова ничего не сказал, только забрал мою «картину» и на ее место поставил свежий холст. Ту, что я намалевал, я мысленно назвал «Реалии идиота». А новую решил назвать «Любовь идиота» и начал с того, что в самом центре нарисовал нечто вроде глаза, нечто, потому что нарисовать настоящий глаз в силу своих способностей я не смог. Дальше пошли молнии, цветные вспышки. Я творил эту «картину» всю ночь. Как настоящий мастер, прикрыл свое полотно халатом, чтобы не показывать незаконченное «произведение». Утром пришел Иван и, посмеиваясь, сказал: