Евгений Ивин - Откровения секретного агента

— Я твою картину продал одному французу. Он утверждает, что написана она в манере Сезанна. Вот ты какой, оказывается! Держи деньги — художник тоже есть хочет.

Я упал на диван и зашелся в хохоте. Отсмеявшись вволю, сказал:

— Если это в манере Сезанна, то вот эта, новая мазня, в манере Мане, — и я сдернул халат с холста.

Иван посмотрел, отошел, пригнулся, потом подошел ближе и сильно наклонил набок голову. Меня это навело на мысль.

— Ее надо смотреть вот так. — Я лег на пол и показал, что смотреть надо снизу, лежа на полу.

Рогов улыбнулся и заметил:

— Так ты говоришь, «Любовь идиота»? Что идиота — то да, а вот насчет любви — тут надо быть больши-и-им специалистом по Головину. Давай заканчивай, я и эту продам французу. Нечего даром хлеб есть. Я сказал ему, что ты — подпольный художник.

Мне почему-то вдруг стало обидно, что он так издевательски отнесся к моему труду, мол, есть другой идиот, который купил этот идиотизм, именуемый искусством.

Дина, когда увидела мою «картину», пришла в восторг. Я еще стал выпендриваться и монотонным, манерным голосом объяснять ей суть моего замысла.

— Вот тут его сердце, видишь, красный тон, оно обливается кровью, потому что любовь безраздельна. — Дальше я молол ей всякую чепуху про композицию, тона, значение света и кончил тем, что написал в углу «А-Гол» и подарил ее Дине.

Две недели моего заточения ничего не дали. Я звонил из разных автоматов Любе на работу в трансагентство. Никаких новостей не было. Как говорят англичане: «Самая лучшая новость — это отсутствие новостей». Интуитивно я в это не верил.

Еще через тройку дней я попросил Любу, чтобы она приехала туда, где мы с ней расстались. В указанное время меня ждала «Волга». За рулем сидел очаровательный водитель и с сияющими глазами встречал меня обворожительной улыбкой.

— Думала, еще неделя без тебя, и я отравлюсь! — засмеялась она счастливым смехом и, обхватив меня за шею, стала целовать своими мягкими, нежными губами.

Уже целую неделю мы прожили без приключений. На работу я пока не ходил, — такая у нас была договоренность с Широяном.

В воскресенье мы встали утром поздно и, лежа в кровати, наслаждались тишиной и покоем. Потом я поднялся, надел халат и поставил на плиту чайник. Люба тут же скрылась в ванной и через несколько минут вышла оттуда свеженькой, пахнущей французской туалетной водой. Я сидел на кухне и просматривал газету. Она взяла мусорное ведро и направилась к мусоропроводу. Вдруг я услышал, как что-то глухо ударило, и Люба вскрикнула, ведро с мусором загремело об пол.

— Цыц, сука! — прорычал мужской голос.

Мне не надо было ничего объяснять — таки подловила нас банда Абрамыча! Они поджидали за дверью, пока кто-нибудь из нас ее откроет, чтобы ворваться в квартиру. Такая у них хитрость.

В проеме дверей возник молодой здоровенный амбал. В левой руке он зажал «беретту». Если я рыпнусь, то сразу получу пулю. Надо выиграть время до выстрела. На моем лице не дрогнул ни один мускул, вроде это меня не касается. Второй бандит, худой и высокий, показался в дверях, за шею он держал Любу, и это было для меня самым страшным. Если они начнут с Любы, то добьются от меня того, за чем пришли. Интуиция вдруг подсказала, что им нужна записная книжка, и сейчас нас не убьют. Надо только отвести их от Любы, сделать ее совершенно бесполезной, ненужной в этом деле. И я решил «закосить под идиота», то есть проиграть для них спектакль, который мы с Любой　играли изо дня в день, как только выходили из дому. Я открыл рот, склонил набок голову и сидел, опустив вниз руки. Полуприкрытые глаза и весь мой вид не должны были оставлять сомнений, что перед ними ненормальный человек. Лишь бы Люба мне подыграла.

Третьим, ввалившимся в кухню, оказался низкий с короткой шеей толстяк и редкой растительностью на голове. Но глаза его мне не понравились — у него был жесткий взгляд, — этот человек был способен на любое зло. Все были одеты почти одинаково: в спортивные брюки и заграничные кроссовки. На левше и длинном были куртки с подкатанными рукавами. Лысый носил коричневый кожаный пиджак. Он держал тускло блестевший вороненой сталью длинноствольный «манлихер», заряженный, как я сразу определил, патронами с девятимиллиметровыми пулями. «Откуда они достали этот американский пистолет времен Первой мировой войны?» — пришла совсем некстати мысль.

— Я из тебя сейчас выколочу мозги! — прорычал лысый. Видно, он и был старшим подельщиком среди них.

И тут Люба, умница моя, не то что подыграла мне, а прямо-таки сыграла спектакль.

— Не трогайте его! — воскликнула она горячо. — Вы что, не видите, он ненормальный! Он же после аварии совсем ничего не соображает! Он больной и лишился памяти!

Я, конечно, сразу выдавил из себя слюни, и они потекли по моему подбородку. Глаза были абсолютно безучастны. Эта картина произвела на бандитов впечатление, они как будто вздохнули с облегчением, что им удалось легко ворваться в квартиру, и теперь они хозяева положения.

Лысый остановился, оглянулся на Любу.

— А как ты с ним живешь? Он же тебя прирежет ночью. Такой может и днем, — захохотал лысый, и другие бандиты засмеялись за компанию.

Длинный толкнул Любу вперед, и она села на скамью кухонного уголка.

— Ты, псих, где у тебя красная записная книжка? — прикрикнул лысый, снова намереваясь приблизиться ко мне. «Манлихер» его был для меня не страшен, я мог его свободно перехватить, но левша с «береттой» успеет всадить в меня пулю, а потом и Любе не поздоровится. Нет,　надо выждать благоприятную обстановку. Усыпить бдительность банды, а потом уже действовать.

— Он не понимает, о чем речь, — опять вступилась за меня Люба.

Но я хотел тоже поиграть в эту игру.

— К-р-а-с-н-а-я к-н-и-ж-к-а, — растягивая слова, как косноязычный или пришибленный идиот, сказал я и указал на дверь.

Люба сразу все поняла.

— Идемте! — позвала она, пытаясь их выманить из кухни.

Но лысый приказал левше сидеть тут и следить за мной, а сам вместе с длинным пошел за Любой. Я знал, что она сейчас покажет им мой партийный билет — «красную книжку». Через несколько минут Люба вернулась одна и села рядом с бандитом на скамью.

Я прикинул, что смогу достать через стол левшу и выбью у него пистолет. Но будет грохот, шум, и я могу не успеть, — двое бандитов ворвутся в кухню и тогда расстреляют нас с Любой. Никаких иллюзий, что нас оставят в живых, у меня не было. Как только найдут (если найдут) книжку, так сразу нас прикончат. Чем дольше они будут ее искать, тем больше у нас шансов уцелеть. Я идиот — с меня малый спрос, а Люба может понятия не иметь, о какой книжке идет речь. Конечно, они перероют всю квартиру. Абрамыч, наверно, приказал добыть книжку, а свидетеля убрать. Надо взяться за левшу, вытянуть его из-за стола, куда он уселся и стал изображать из себя лихого парня, покручивая на пальце пистолет. Наглая рожа с узкой полоской усов на верхней-губе, сам незаметный, бесцветный, в толпе не обратишь внимания. Но его глаза тоже ничего хорошего не сулили. Они расширились и блестели — наверно, укололся перед тем, как идти к нам. Наркоман — это страшный бандит, его поступки непредсказуемы. Да, подобрал Абрамыч кадры для грязного, мокрого дела! Сидит, развалился, чешет стволом пистолета нос. Уши оттопырены как-то по-особенному: верхняя часть прижата к голове, а нижняя вразлет. Губы сжаты так, что не скажешь, есть ли они у него. Раз наркоман, нужны постоянно деньги, следует подкинуть эту идею левше. Тут Люба догадалась, что мне нужно для нападения на левшу. Она встала и шагнула было в сторону. Левша схватил ее за руку и сжал так сильно, что Люба сморщилась.